Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Елистратов

— Ленинакан лючши, — повторил старик несколько раз. Каждый раз — всё увереннее.

В принципе, я согласен с дядей Тиграном.

Что такое Мальта? Та же Армения, только похуже, хотя и окруженная морем. Горы — пониже. Краски — пожиже. Озера Севан нету. А так — всюду тот же камень, все из камня. Только тут не базальт, мрамор или туф, а мягкий известняк. Деревья все перекрученные, как черные трусы, которые только что выжимали после стирки. Зелень — темная, вымученная, словно пыльная. Скалы, каменоломни, катакомбы, стены… Правда, красивая бегония. «Лошак» по-армянски. «Лошак — хорошо», — улыбался дядя Тигран.

Мальтийская лира — почти два с половиной доллара. Не замечаешь, как деньги тратятся. Лиру туда, лиру сюда — глянешь, ничего и не осталось.

Мальтийцы — удивительный народ. Странное сочетание финикийско-семитской хитрости (они как-никак потомки финикийцев) с английской надменностью. Настоящий мальтиец тебя сразу обязательно обсчитает, на всякий случай, а потом, когда ты его уличишь — неподдельно обидится. Как лорд. Гордое такое, с достоинством, джентльменистое жулье. Хотя и симпатичное.

Море, которого раньше дядя Тирган никогда не видел, ему не очень понравилось. Перед тем, как зайти в море, он сказал: «Мек, ерку, ерек…» Значит: раз, два, три. И окунулся с головой. Потом вынырнул, недовольный и весь в мокрой шерсти, как ризеншнауцер.

— Пирисаленый, — повторил он несколько раз, отплевываясь.

Когда пора было есть, дядя Тигран говорил:

— Пошьли духан.

Мы шли в «духан». Из мальтийских блюд я знаю только тушеного кролика. Мне не понравилось. Дяде Тиграну тоже:

— Зачем дохлый мясо кушать? Аршта есть? — спросил он.

Аршта — это армянская лапша. Аршты, конечно, у них не было. Откуда у них, убогих, аршта? Я заказал спагетти с дарами моря. Дядя Тигран поковырялся в спагетти, потыкал вилкой в ракушки:

— Зачем вареный сопель в шелуха кушать?

Не пошли дары моря у дяди Тиграна.

День на третий я начал волноваться: дяде Тиграну на Мальте явно не нравилось. Получалось, что как бы я виноват. Хотя — какая тут моя вина, что «Ленинакан лючши»? Особенно его раздражали немки, загоравшие без купальников.

— Зачем шмасиську наружу показал? — ворчал он. — Совсем стыд потерял. Вай, вай, скоро ачуч-пачуч будет.

«Ачуч-пачуч» — опять же по-армянски. Из древней армянской мифологии. Когда грешные люди, все время уменьшающиеся в размерах, станут от своих грехов совсем-совсем малюсенькие — и наступит конец света.

Я возил дядю Тиграна на остров Гозо, на тот самый, где якобы жила нимфа Калипсо и где семь лет, пардон, блядовал Одиссей. Хороший остров, но дядя Тигран его не одобрил:

— Кировакан лючши.

По древним городам Медина и Рабат дядя Тигран бродил мрачный:

— Октемберян лючши.

В столице Мальты Ла Валетте, в китайском «духане», разумеется, не оказалось любимой дядей Тиграном толмы, то бишь армянских голубцов в виноградных листьях, а классическая китайская утка с апельсинами у него явно не пошла, как и спагетти:

— Зачем гус в мандарин макал? Ты еще бы ворона в цемент замакал…

Когда шли из китайского ресторана, дядя Тигран остановился напротив стройки и долго смотрел на какого-то малорослого потного мальтийца, который отчаянно долбил молотком известняк. Известняк не поддавался. Дядя Тигран сокрушенно покачал головой, потом сказал:

— Зачем малаток как расческа держишь?

Подошел к мальтийцу, взял своей волосатой лапищей молоток, три раза четко долбанул по камню:

— Мек… ерку… ерек… Понял?.. Чибурашька. Тибе ни с камень работать нада. Тибе питички из пиластилин лепить нада. Вах! Совсем ачуч-пачуч скоро будет.

В отеле мы пошли в сауну. Там — совершенно голые немки. Будто сговорились. Сидят, ржут, как лошади. Дядя Тигран плюнул на печку, которая тут же зашипела, как факс, отвернулся, проворчал про немок:

— Зачем они мне свой маленький голый вещь показал? А? Если я им свой большой голый вещь покажу, они мертвый заикаться будет…

Из сауны пошли в джакузи. Дядя Тигран посидел в нем, посопел сквозь шерсть на лице, вылез:

— Зачем горячий лужа булькал? Зачем вода попа бил?

— Это массаж, чтобы расслабиться, отдохнуть, — объяснял я.

— Вах! Совсем человек плохой стал, как свинья, лужа отдыхал. Ачуч-пачуч идет. Вах!

Я был в отчаянии. То, что Ашотик меня уволит как не справившегося с, можно сказать, интимным заданием, — это у меня уже не вызывало никаких сомнений. Оставалось дотянуть пару дней до конца позора. А уж там хоть ачуч-пачуч.

Но тут произошло чудо.

За сутки до отлета я с горя завел дядю Тиграна в музей. Решил культурно помучиться. Музей — археологический. Черепки всякие, осколки. Хлам тысячелетний. Сор истории. Отбросы вечности. Скука — смертная. Я когда попадаю в такой музей, у меня сразу состояние, как будто…ну как сказать? Представьте себе, что вы — после долгого авиаперелета, не выспались. Плюс: сильно ударились головой, например, об дверку шкафа. Зачем-то выпили две таблетки феназенама. И скоро будет гроза (в смысле — перепад давления). То есть впадаешь в сон, похожий на кому.

И вот бродим мы с дядей Тиграном в культурной коме среди всех этих черепков, как бомжи по свалке. И вдруг дядя Тигран остановился как вкопанный против одной витринки. Губами шевелит, чего-то такое ворчит, бубнит. А потом на весь зал в голос:

— Вах, Нанэ, моя Нанэ! Вах, лошак моей души! Вах, горе мне! Вах, серум, серум…

И дальше — чего-то по-армянски. Явно про чувстра.

Стоит, плачет, шерсть на лице и на груди вся мокрая. Сотрясается в рыданиях каменотес, гладит витрину.

Смотрю: в витрине — знаменитые мальтийские бабы, богини плодородия. Самые древние в мире скульптуры. Штук шесть. Одна сидит, другая полулежит, третья- стоит. И так далее. Вылитые тети Нанэ. Кустодиевских купчих знаете? Так вот мальтийские раза в три шире. Настоящие ленинаканские карсавицы, из тех, что все на свете затмевают. Вах!

Отплакался дядя Тигран. Пошли мы по сувенирным лавкам. Скупили всех мальтийских баб, какие были. Вечером дядя Тигран расставил баб в номере, с каждой подолгу беседовал, чего-то доказывал, вспоминал. Не знаю, о чем он с ними говорил. По-арямянски не понимаю. Что-то явно про жизнь. Гладил их, целовал, а с одной бабой даже поругался слегка. Помнишь, дескать, как в одна тысяча пятьдесят девятом году ты мне аршту пересолила?.. Вай, позор тебе, женщина! Ну да ладно, иди мацун готовь…

Прилетели мы с дядей Тиграном в Москву. Все хорошо. С фирмы, правда, я уволился, потому что фирмы не стало: перестал отчего-то народ пить татарский «Бифитер». На другую фирму устроился. С Ашотиком мы видимся. С дядей Тиграном тоже. У них весь дом уставлен мальтийскими тетями Нанэ. Жена у Ашотика — скромная, трудолюбивая, Ашотика слушается. Она — шестая, последняя дочка тети Нанэ, Царство ей небесное. Армяночки в юности все стройненькие, худенькие, глазастенькие. Но уже по всем приметам сейчас понятно: лет через десять будет у Ашотика настоящая тетя Нанэ, прекрасная, как лошак. Большая, как счатье. Жемчужина Ленинакана. Сто двадцать в талии. Богиня. И Ашотик явно не против.

И я вот что хочу сказать. Чуть-чуть совсем.

Я далеко не сентиментальный человек. Скорее, наоборот. Но вспоминая историю дяди Тиграна и тети Нанэ, понимаю: есть все-таки на свете, извините за пафос, настоящая любовь. Не все эти розы-шмимозы-сексы-шмасексы…Нет. Любовь на всю жизнь. И на эту, и на загробную — для тех, кто в нее верит. Сильная, как каменотес дядя Тигран, и большая, как мать шестерых детей тетя Нанэ. А если такой любви вдруг не станет на земле — ачуч-пачуч нам всем. Вах!

Как я поступил в университет

Что знает человек — кроме своей жизни? Ничего. Что у него есть — кроме автобиографии? Снова ничего. Если человек пишет или рассказывает, то он пишет и рассказывает о себе. Автобиографично всё, от запаха моря до таблицы химических элементов. Таблица, пожалуй, даже автобиографичнее.

Поэтому этот мой рассказ, как и все другие, — обо мне. И для меня. В 30 с лишним лет я понял, что не писать о себе не могу. Это, наверное, женское. Как женщины не могут не смотреться в зеркало, так писатели не могут не смотреться в себя. Инь — рефлексия, так сказать.

Всё, что я пишу — правда. Имена, конечно, по большей части вымышленные. Скажем так: придуманного в рассказе много, но вранья нет. Детство я пропускаю, потому что оно меня не интересует. Пока. До интереса к собственному детству надо дорасти.

Моя настоящая жизнь началась с университета, до него у меня был инкубационный период. Я от всего краснел до головной боли, писал прорву плохих стихов, очень много ел, не ходил в школу из-за прыщей, часами рассматривал в сортире географическую карту (отчего посадил зрение)… Главными моими качествами всегда были: психологическое здоровье и удивительная цельность личности. Я не могу себе представить, что в мире есть какие-нибудь две вещи, которые а)не связаны друг с другом и б)не связаны со мной. Я крайне всеотзывчив и очень хорошо понимаю заботу советских пионеров о голодающих эфиопах, органично связанную с ненавистью к американскому империализму. Если существуют реинкарнации (а они существуют для тех, кто в них верит, и не существуют для тех, кто в них не верит; я в них не верю), так вот, если всё-таки существуют реинкарнации, то моя прошлая жизнь протекала где-то в тридцатые — сороковые годы. Я рвался воевать в Испанию, зачитывался Островским и Гайдаром и, возможно, погиб на войне. Думаю, фашисты выкололи мне глаза.