– Где же был ее муж? – ахнула Лиззи.
– Кажется, в момент ареста его не оказалось дома и скорее всего он так и не узнал, куда увезли семью. Галина говорила, что он погиб под Сталинградом.
– Господи, так они все… – пробормотала Лиззи.
– Тебе отлично известно, – отозвалась Рианон, – что в советской России никто хорошо не кончал.
Лиззи кивнула и опустила голову, словно на нее давила некая тяжесть.
– Итак, – произнесла она, – графиню освободили подпольщики. Что было дальше?
– Я не знаю деталей, – ответила Рианон. – А что-то уже забыла. Словом, в конце концов Катерина Казимир оказалась в Лондоне и, используя связи, смогла найти дочь. Ее младший сын умер в лагере на Колыме. Мальчику было восемь лет.
– В каком возрасте его арестовали?
– Наверное, лет в шесть-семь. Дочь оказалась где-то в Грузии. Когда ее отняли у матери, девочке было пять лет, когда они увиделись снова – двадцать пять. Она тоже побывала на Колыме. Ее там пытали – ребенка! – посылали почти раздетую на мороз помогать складывать дрова или убирать снег. Галина про эти двадцать лет всегда рассказывала как-то туманно, наверное, потому, что никто ничего толком не знал. Дело в том, что ее мать – дочь графини – онемела в результате травмы. Кое-что она записала, но ясно, что ей не очень-то хотелось вспоминать. Кто мог бы упрекнуть ее за это? Тем не менее года через два после того, как мать ее спасла, у нее был роман с каким-то англичанином, чье имя не произносилось вслух. Вероятно, этот человек был женат. В общем, он стал отцом ребенка. Когда Галине исполнилось пять лет, ее мать умерла от туберкулеза, и графиня взяла внучку на свое попечение. Не слышала, чтобы с тех пор отец Галины давал о себе знать.
– А она сама не пыталась его найти?
– Не знаю. Честно говоря, по-моему, она не очень-то им интересовалась.
– Довольно странно.
Рианон пожала плечами:
– Знала бы ты Галину, ты бы так не сказала.
Лиззи ненадолго задумалась, а потом спросила:
– Значит, ее воспитывала бабка?
Рианон кивнула.
– Думаю, денег у них никогда не было. Графиня до самой смерти помогала людям вырваться из России, и, наверное, те из них, кто был обеспечен или разбогател на Западе, позаботились о том, чтобы графиня с внучкой ни в чем не нуждались.
– Похоже, необыкновенная была женщина.
– Угу, – согласилась Рианон. – Но раны ее так и не затянулись. Да этого и не могло быть, верно?
Подруги снова помолчали. Рианон заговорила первой:
– Как странно, что я после стольких лет опять говорю о Галине. Когда-то она была значимой частью моей жизни, и для меня было естественно думать о ней. А сейчас я как будто вспоминаю детство, и многое представляется совершенно в ином свете. – В голосе Рианон сквозило удивление. – Знаешь, я, кажется, никогда раньше не считала ее несчастной. А ведь так, наверное, и было, ведь другие девочки постоянно смеялись над ней.
– Почему?
Рианон задумалась.
– Месть, наверное. Она нас пугала рассказами о том, что с нами сделает ее бабка, если мы не оставим ее в покое. Мы были детьми и платили ей той же монетой.
Лиззи кивнула.
– А когда вас поселили в одной спальне?
– Нам обеим шел четырнадцатый год. Галине исполнилось четырнадцать в день начала занятий. Шофер привез ее, старуха, слава Богу, ее не провожала. Галина прошла в нашу комнату и вдруг разревелась. Я всегда жалею тех, кто плачет. Оказалось, у Галины день рождения, и все, в том числе бабка, об этом забыли. Конечно, разве четырнадцатилетняя девочка перенесет такое? Пришлось ее утешать, и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что с тех пор, сколько мы были вместе, я все время утешала ее за тот забытый день рождения. – Рианон вздохнула и покачала головой. – Она хорошо умеет использовать чужую жалость, хотя сама – добрейший на свете человек. Она не задумываясь отдала бы последнюю шоколадку, последнюю пару чулок, даже последние пятьдесят пенсов. Только вот Господь тебя упаси перейти ей дорогу. Если Галина чего-то захочет, она этого добивается, и средства ее не волнуют. В детстве она завидовала всем и вся, ненавидела весь белый свет. Сейчас я вижу, что она была одним из самых эгоистичных людей, кого я встречала.
Никогда не забуду, как я пришла в нашу комнату и обнаружила, что все мое белье искромсано. Страшно вспомнить, что она натворила. И знаешь из-за чего? У меня грудь больше, чем у нее. Я понимаю, это звучит дико, но вот такой она была. Она в то время уже встречалась с мальчиками, поэтому такие детали занимали ее куда больше, чем меня. – Рианон печально улыбнулась. – Странно вспомнить, но тогда мы все считали, что Галина безумно рано выросла и что она страшно хитрая, потому что ей удается сбегать по вечерам на свидания. Она говорила нам, что уже занималась любовью с двумя, а то и тремя парнями. Так это или нет, представления не имею. Да, она рано начала отношения с мужчинами, я сама видела, как пару раз она садилась к ним в машины. Бывало, с ней грубо обращались, но это ее не останавливало. Да, она эгоистка, но в то же время у нее щедрая душа; она и злобная, и преданная; и наглая, и скромная; теперь, став взрослой, я могу сказать, что из всех моих знакомых Галина, возможно, была наиболее замкнутой и одинокой. Не будь она так хороша собой, ей бы не удалось добиться и половины того, чего она добилась. Ей, конечно, не хватало внимания и ласки, но за прекрасной внешностью никто не пытался разглядеть, что делается внутри.
– Вот оборотная сторона красоты, – тихо заметила Лиззи. Рианон закусила губу.
– Галина Казимир была самым испорченным и заброшенным ребенком из всех нас, – продолжала она. – У ее бабки были друзья во всем мире, особенно много в Штатах. На каждые каникулы она сплавляла внучку то одному, то другому. Галина имела все, о чем может мечтать девочка в ее возрасте, и даже больше. Последние несколько свободных дней она проводила с бабушкой, а потом возвращалась в школу. Каждый день она ждала от старухи письма. Галина восхищалась бабушкой и ненавидела ее. Она ее боялась, но плакала о ней по ночам. Когда графиня умерла, на Галину жалко было смотреть. Ей было тогда уже за двадцать; точнее, года двадцать два. В день похорон она закрылась в бабкиной спальне, задернула шторы и сидела в темноте. На спинках стульев были развешаны платья графини. Галина зарывалась в них лицом и рыдала. Я нашла ее там почти неделю спустя. Она умирала от голода и сходила с ума от горя.
– Бедняжка, – проговорила Лиззи. – А других родственников у нее не было?
– Насколько мне известно, нет. И многочисленных друзей графини Галина едва знала. Был, правда, какой-то старик из Америки; он прилетал на похороны. Но меня она не стала с ним знакомить, а когда я спросила, кто это такой, она сказала только, что ее бабушка ему однажды помогла. В общем, осталась совсем одна на свете – ни родных, ни друзей, кроме, разумеется, меня, хотя к тому времени прошло три или четыре года с тех пор, как мы виделись в последний раз. В восемнадцать лет она уехала в Штаты, кажется, в Лос-Анджелес. Я не уверена, потому что она ни разу не выходила на связь и приехала только на похороны бабушки.