Читать интересную книгу Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895 - Николай Гарин-Михайловский

Хочет плакать Пимка. Уперся локтями в колени, трет глаза, а злость так за сердце и хватает. Плачь, не плачь, его этим проймешь разве? Будет потом хвалиться сам же: — что погрыз, дескать, зубами камень жерновый, попробовал?

Врешь, не будешь хвалиться!!

Вскочил, подбежал к воротам.

— Ну так уж черта и жди, проклятый, в гости…

Глядит в щель: тихо во дворе и никого нет. Вре-е-т: притаился за углом и слушает.

— Жди, проклятый… слышишь, черта жди… — дьявола… сам сатана придет!

Отводит душу черный, треснул кулаком по воротам и пошел.

Стоит отец под навесом: о-го-го! Широко раскрылись глаза. Словно вверх его подняло и видит, как уходит темный ругатель, видит всю душу и помыслы его.

И словно раздумье берет: не вернуть ли уж? Помириться с ним, будь он проклят…

Думает… Не будет толков, хуже власть заберет — конец только дай… Нет уж, что будет… Жги… Что ж…

Пошел в избу, сел…

Вот она как жизнь оборотилась. Была жена, дети были… Все ушло… Какие это дети? Только ждут не дождутся смерти, чтобы расхватать нажитое. А кому же достанется? Нет, при жизни отдай: за горло норовит… Грозится щенок… И сожжет… Ему что? Что копил, что берег всю жизнь — все одной спичкой отнимет в один час… У него ль одного? Полыснет полдеревни… Ему что, ненасытной глотке? Думка одна у проклятого: как бы легкой жизнью прожить…

Опять думает.

Сожжет… Придет ночь, заберется с задов…

Замотал головой Асимов, шапку надвинул на уши и пошел во двор. Постоял, за калитку пошел.

Темно да тихо на улице: никого не видать. Поглядел еще, постоял и побрел, ровно о вчерашнем дне задумался, к Илькиной избе.

Подошел к окну и глядит. Коптит в темной избе горелка без стекла, хозяева у стола сидят, у дверей Илька с своей хозяйкой укладываются возле детей.

Младший внук спустил головку, ровно задумался, — так же, как бывало, — ровно глядит сквозь закрытые веки. Илька хромой шевырается, тулуп стелет, сжался весь: нужда сожмет.

Варвара опустилась на колено и мостит себе чего-то под голову, — больная, так и видно, что разломило всю. Не в радости живут… Вши-то, поди, гнезда проели на теле.

Стукнул в окно.

— Илька, выйди на час…

«Никак отец, — думает Илька, — чтой-то ему? то, бывало, и днем не заглянет…»

— Иди ж, — шепчет Варвара, а сама, измученная, радостно думает: «Господи, неужели мириться?! Ох, дал бы уж им господь спокой да согласие… отдохнули бы хоть…

Рассказал отец Ильке про слова Пимки. Слушает Илька.

— Как бы не сжег…

— То-то как бы не сжег… Постеречь надо… При ходи, что ль? Для себя постараешься…

— Для себя-то так… — чешется Илька, охота попрекнуть отца за неправду его и боится, как бы не рассердился.

— Что ж? Ладно». Хозяйке только скажу, чтоб не ждала.

Пошел в избу, вернулся, идут отец с сыном чрез улицу.

Идет отец и думает: вот ведь хоть отца почитает… А отцу не кориться, кому ж кориться?

Говорит сыну:

— Ну уж, видно, ладно… Завтра переезжай назад… Будет нам ссориться.

«Испугался», — думает Илька.

— Ну, так что? — говорит Илька.

Думает.

— Ну спасибо тебе, отец… Я стараться буду… Чем работе на людей пропадать, тебе же стану работать…

«Какая уж работа, — сдвинул брови и думает Асимов, — и один был — хлеба не стоил, а тут сам-пять… Эх, объест всего…» И жаль уж, что позвал.

В избу пришли: недоволен отец. Присел Илька и глядит отцу в глаза: как бы угодить.

— На задах уж, коли удумает, стеречь его надо… к кладям не пойдет…

— С кладей, храни бог, — говорит Илька, — начнет ветер на деревню. Неужели уж так и погубит всех…

— К кладям не пойдет… с задов стеречь надо…

— Известно, с задов… не с улицы ж зайдет…

— Там и ночевать надо…

— Так что… ох, и темная ночь…

Смотрит Илька в окно…

Темная ночь. Место пустое за околицей. Лес прежде рос, каждый год и теперь молодик так и рвется из земли. Толку нет только с него: скотина топчет, гложет заяц, снегом давит, гнет. Редкое деревцо, которое увернется — уж топор его ждет. Только и целы коряги! Ну, и коряги: изогнет, перекрутит всю, — в узлах да мозолях, — и топор не берет, только звенит. Кому нужна такая? Чертям на растопку…

Сидит Пимка под корягой: черные думы давят на сердце. Черней того тучи по небу: сошлись, опустилися низко, ровно своды какие, потемнели еще, и замолкло кругом. Словно в проходах каких тихо и жутко, точно кто ходит беззвучно по ним и ищет кого-то. Дьявол то ходит, — Пимкину душу ищет…

Запел первый кочет.

Залегли отец с Илькой в огороде. Глядят по земле — видней так. Пригнулся Илька и спит.

Не спит отец… глаза как у волка… Глядит и видит: лезет темный чрез ограду: удумал, проклятый?! Бежит Пимка по огороду к соломенным крышам. Поспевает отец вдоль забора встречь сыну. Разгреб солому Пимка, чиркнул спичкой…

Нет, не уйдешь! Светит Пимка загоревшейся спичкой из земли словно выросшему отцу в лицо. Ох, не отцу! Если бы раз хоть увидел такое лицо у отца, — понял тогда бы, что не отец это, а дьявол, — убежал от него бы навеки и бежал бы всю Жизнь…

Поздно! ухватил уж отец сына за горло, и словно железо воткнулося в глотку, — так и осел по забору Пимка. Навалился на него отец мертвой клешней, — дорвался… Хрипит Пймка, что есть сил отжимается горлом от железной руки… Охота — крикнуть: «не буду… пусти-уйду навсегда»… нет, уж нельзя: захватило дыханье… ох, нету сил. Запрокинулся наземь: смерть наклонилась, глядит… Ой, тоска… заметался Пимка… замотал головой, скрутился, рванулся, выпучил глаза на отца…

Лезет наружу язык, тянется Пимка — большой протянулся. Тянется шея в отцовской руке, как живая: тонкая стала…

Испугался отец, оторвал руку и страшно глядит сыну в лицо.

Перегнулася шея, голова отвернулась, и глядит Пимка вбок неживыми глазами, а сам ровно слушает что.

Бросился отец, трогает сына: неужели задушил?! Задушил!

Господи, да когда же?! сердце отвести только хотел, сжал руками… Ох, боже мой, что ж это будет?! Опять тронул Пимку: стал стынуть, глаза закостенели, нет больше Пимки…

Чего ж теперь делать?! Оглянулся на Ильку — спит Илька. В пруд стащить, пока спит. Ухватил, перекинул через плечо и понес отец удушенного сына. Перебросил чрез забор, сам перелез, опять взвалил — идет — ровно куль несет. Перегнулся Пимка, давит плечо: тяжелый. Дошел до бани отец, хотел было присесть отдохнуть, — страшно стало. Дальше пошел. Пока идет, ничего, а подумает остановиться, — холодеть станет. Чует, что уж разве упадет, а так, по доброй воле, в жизнь не остановится. Разломило спину, кости ноют, а в груди ровно ножами кто водит… звон в ушах, набат точно кто бьет: вот, вот закричат со всех сторон: держи его! Ах, поскорее! А Пимка растет ровно и тяжелей давит. И вправду растет: ноги до земли уж отросли, — уперся ими да как толкнет, а руками за колени… Присел Асимов, и полезли на голове волосы: смотрит перед собой дикими остановившимися глазами. Смотрит, смотрит: близко уж пруд. Легче стало как будто: тут и барская лодка недалеко, — еще немного. Дотащил и свалил в лодку тело. Перевел дух, отвязал и поплыл на середину пруда к тому берегу ближе, где глубокий пруд. Приподнял руками тело и сам поближе к тому борту, где Пимка лежит, стал, — чтоб вода не всплеснула. Вспомнил: крест надо снять с покойника: не годится с крестом. Отстегнул рубаху, снял крест, опять застегнул. Только-только плеснуло, — перевернулся Пимка и пошел тихо, беззвучно темным местом ко дну. Притаилось ровно кругом. Оглянулся: нет больше Пимки, и один он в пустой лодке. Гребет назад. Скорее бы… вот-вот высунутся из темной воды руки, ухватят и потащат за собой на дно… холодно там… Ох, не лучше и здесь на вольном свете… замять только возле лодки, что наследил…

Подъехал, привязал лодку, замял следы и пошел, словно забыл. Возле бани опять вспомнил, и страшно стало, когда глянул на крылечко… Опять по спине поползло что-то. А дверь в бане ровно отворяет кто тихо: вот, вот выглянет Пимка и поманит пальцем к себе… Хотел молитву сотворить: нет уж, лучше без молитвы: — недалеко Илька — вон огород. Перелез, подошел к Ильке. Спит ли?! Спит. Ровно теплее стало, и душа отошла.

Сел, задумался: «Охо-хо, вставать надо!»

— Ильюшка, вставай, что ль…

Открыл глаза Ильюшка, — кто-то звал так когда-то, — где он, что?

— Не придет, видно… Айда домой…

Вспомнил Ильюшка, где они и что. Потянул носом, пробрал осенний предрассветный туман.

— Неужели ж без креста он… постращал только так… Айда… спать охота.

Дрожит Илька, жмется от холода, идет за отцом. Ровно ледяной водой окатил отца, о кресте вспомнив: надо его за образ сунуть.

На другой день пытает Илька отца:

— Ну что ж, отец? Переезжать, что ль, к тебе?

— Сказал.

— Ну, спасибо.