что перенёс на собственной шкуре. Мы в Белой гвардии воевали ради спасения Отечества. А большевики, оболваненные Лениным и его бандой, желали только установления собственной власти! Их идейная убеждённость — фиговый листок! Животная алчность толкала мужика и казаков-предателей воевать против нас.
— Только ли алчность? Нет, дорогой есаул. Давай по порядку. Помогали казаки спихнуть самодержца? Помогали. Осатанев от войны с Германией, как встретили Октябрьскую революцию? Весьма сдержанно. И вплоть до весны восемнадцатого года Добровольческая армия, в которой мы с тобой воевали, оставалась одинокой. И если бы не красный террор, если бы не поголовное истребление казаков, не притеснение со стороны негодяев вроде донского большевика Сырцова, то, возможно, не разгорелась бы и Гражданская война. Маловато нас тогда было, вспомни...
— Короче, пожалуйста, — ухмыльнулся Павел. — Я это и без тебя знаю.
— Так вот. Советская власть большинству казаков пришлась по нутру.
— Не согласен! Ахинею несёшь...
— Погоди, погоди... Вспомни Миронова, бригады Будённого и Булаткина. Почти наполовину они состояли из казаков! Из казаков-добровольцев! А кто шёл к нам? Те, кто пострадал от насилия, у кого расстреляли отца или сына, или брата... Истинные палачи казачества — Бронштейн-Троцкий и Яшка Свердлов. Истребляя одних от имени советской власти, они вынужденно толкали других выступать против красногвардейцев, чтобы защитить себя и своих родных. Брат поднялся на брата! По-моему, он же, Троцкий, сравнивал казаков с животными и требовал нас обезлошадить, обезоружить и обезнаганить.
— К чему ты клонишь? — прямо спросил Павел Тихонович.
— А к тому, что среди троцкистов были не только евреи, но и множество русских.
— Благодаря зёрнышкам этого жидовского посева! — раздражённо подхватил хозяин. — Немцы окончательно решат еврейский вопрос. По крайней мере, Европу освободят от нечисти!
— Во-первых, судить о народе по его худшим представителям — это неразумно. В таком случае мы с тобой потомки Ваньки-дурака, разъезжающего по Руси на печке верхом. А во-вторых, еврейская нация дала миру великих музыкантов, композиторов, учёных.
— Вы говорите верно, — вступил в беседу и заскучавший Степан Тихонович. — Умная нация. Есть среди них порядочные люди... Не о том вы спорите! Вы мне лучше скажите: надёжно немцы укрепились на Кавказе или нет?
— Фронт устойчив, — заверил брат, наполняя рюмки водкой. — Тут не только они. И румыны, и австрийцы... А в бурунах даже особый арабский корпус. Я видел, представьте себе, негра!
— Ну и завели вы себе дружков! — с нескрываемой издёвкой бросил Степан Тихонович. — Долго я молчал, а сейчас скажу откровенно. Ни черта не получится с возрождением казачества под немецким флагом! Обещали они землю? Обещали. А этот закон, что объявили, делает нас холопами! Никаких привилегий для казаков. А ведь сулили! Добровольческие части, которые вы сбиваете, крошат и используют в виде затычек на участках фронта, где тяжело. Одним словом, не туда мы, братушки, заехали!
— Тебе нужно немедленно отказаться от атаманства, — резко посоветовал Павел. — А то с такими проповедями попадёшь в гестапо! Казаки тебе доверили власть, а ты попросту не способен руководить. Бери пример со стариков! Они не паникуют, восстановили церковь, осквернённую коммунистами!
— Пусть так, — вздохнул Степан Тихонович. — Большевики, приспешники Троцкого, опоганили Божий алтарь. Сгубили казачество. За это им нет прощения. Но если бы сейчас сам народ взбунтовался против них!
— Вот мы и поднимаем казаков, — рассудил Перетятько. — Пробуждаем от спячки.
— Я понимаю, вы свои головушки на кон ставите не заради славы и богатства. Да только... Только в алтарь, разрушенный безбожниками, вы впустили инородцев. И утверждаете, что так и положено. Мол, погостят, а затем уйдут. Нет уж! Ни коммунисты, ни фрицы о святости не помнят. По казачеству пора поминки справлять.
— Рано ты, братка, Лазаря запел! — ожесточился Павел Тихонович. — Бог не без милости, а казак не без счастья.
— Мне пора. — Мефодий грузно поднялся, поправляя рукава своей черкески. — Поминальные толки не к добру. Благодарствую за угощение... Ты когда, есаул, уезжаешь?
— Дня через три. К вам на Кубань, а затем в Ростов. Там Миллер и другие представители донской интеллигенции работают над положением о будущем устройстве Области Войска Донского.
Проводив гостя, Павел Тихонович выпил две рюмки подряд, закурил и стал ходить по комнате. На скулах нервно подёргивались желваки. Наконец он обернулся к брату, сидевшему подперев голову рукой, и неожиданно сказал:
— Ты, Божий угодник, во многом прав. Но что мне делать? Подскажи! Я рвался сюда с надеждой, что нужен родине. Слава богу, хоть с вами встретился... Но люди-то стали здесь абсолютно другими. Выходит, ни на чужбине я не нужен, ни на родной земле. Где же на свете моё место? Где?.. К немцам пошёл служить лишь потому, что надеялся вместе с народом и такими же, как я, эмигрантами-бродягами освободить Казакию от большевиков и вернуть прежнюю жизнь. Немцы нас предали! Теперь это ясно. Им не казачество потребно, а пушечное мясо! Большинство казаков у Сталина. За линией фронта. А у меня, знаешь, с годами пропал прежний пыл. Рука не поднимается рубить русских... К большевикам переметнуться? Я пригодился бы им. Да не примут. Впрочем, и не смогу перебороть себя. Староват. Меня не перекуёшь. Ненавижу их!.. Остаётся в обе руки брать по шашке, с одной — красных полосовать, а с другой — немцев! Только сердце-то одно. Его не располовинишь...
19
Запись в дневнике Клауса фон Хорста, адъютанта Гитлера.
«21 декабря 1942 г. Ставка «Вольфшанце». Растенбург.
Совещание у фюрера, по обыкновению, закончилось глубокой ночью. Мы с майором Энгелем помогли ему одеться и сойти с крыльца штабного барака на бетонную полосу, освещённую фонариками и обрамленную сугробами. Так как доктора настоятельно рекомендуют гулять перед сном, фюрер решил позаниматься со своими чудесными псами. Их вскоре привели к полосе препятствий, сооружённой по распоряжению фюрера. Офицер-собаковод давал команды, и умнейшие четвероногие создания преодолевали разные барьеры, проползали под навесами, перепрыгивали через рвы. Фюрер увлёкся, как мальчик! Иногда он сам выкрикивал команды. А когда овчарки двинулись по полосе во второй раз, Гитлер разволновался и стал требовать: «Быстрей! Ещё быстрей!» В конце тренировки собаки буквально валились с ног...
Когда мы провожали фюрера к жилому бункеру, стал срываться снежок.
— Какая мерзкая, стылая погода, — с раздражением вымолвил фюрер. — И будто назло, как в прошлом году, морозы у Сталинграда усилились до двадцати