смыслом, который меняется, причиняя саттвам страдания. Оно создает образ времени, в котором вы живете, поскольку с ним и через него оно находит свое обоснование. Так утверждается самосознание — высшая иллюзия всех иллюзий, эта вишмайя и есть первопричина всех заблуждений.
— А как же сознание Всевышнего? — подключился к разговору царь Джанапутра, догоняя собеседников, которые шли по дороге. — Оно тоже иллюзия всех иллюзий?
— Какое бы сознание вы ни рассматривали, самоотождествление с ним уже есть отделение. Где есть отделение, там возникает ограничение, где есть ограничение, там возникает несвобода, где есть несвобода, там возникает ложь. Как бы мог Всевышний или Бхагаван, как вы Его называете, пребывать в состоянии, освобожденном от самомнения и всего ложного, если бы Он не превозмог Самого Себя знанием об иллюзорности самосознания? Если вы стремитесь к освобождению, вы не можете цепляться за сознание, даже если это сознание Всевышнего.
Джанапутра, сраженный безукоризненностью этих размышлений, взглянул на седовласого ягуара, ожидая от него возражений или, скорее, ища хоть какой-то поддержки. Но первопредок шел, задумчиво сложив руки за спиной, пытаясь разгадать, чье лицо ему напоминала птичья голова Гуаттамы. Если бы Джанапутра знал, что этот высокогорный гриф, шагающий рядом, был мыслеобразом Бодхисаттвы, то он бы, наверное, тоже помолчал, с благоговейным трепетом переживая эту встречу. Однако царь Джанапутра ни о чем таком не догадывался, и это вносило в их разговор известную долю непринужденности.
— А ты что думаешь, Пурусинх? — нетерпеливо вопрошал Джанапутра ягуара, оставив за спиной врата внутреннего города.
— Думаю, что знание об иллюзорности этого проявленного сознания — одна из величайших, быть может, величайшая вершина, на которую можно подняться, пребывая в материальной вселенной. Поэтому слова твои, Гуаттама, так тяжелы. Они тяжелее любых камней, которыми можно выложить дорогу. Но, когда мы размышляем об иллюзорности и реальности, мы все еще хотим ответить «да» или «нет» там, где нельзя ответить ни «да», ни «нет» без обмана. Поскольку даже разрушение всех иллюзий может вполне оказаться иллюзией.
— Но ведь разрушение всех иллюзий означает истину! Разве нет? — спросил у него Джанапутра. — Не хочешь же ты сказать, что иллюзорное столь же свойственно истине, освобождающей, как мы думаем, от всего ложного, но которая сама не является тем, за что мы ее принимаем, к чему так стремимся?
Они свернули на широкую улицу, ведущую к базарной площади Нагарасинха, где фыркали верблюды, гремели тележки грузчиков, перевозящих товары, раздавалась бойкая речь торговцев, открывающих лавки, что навело ягуара на мысль о фокусах Карлика Маркуса, который прежде был беззаботным Читхой, затем стал великаном, превратившись в змееголового даймона Майятустру, а теперь снова стал карликом, промышляющим фокусами на базаре.
— Вчера на этой площади мы повстречали факира, который раньше был великим сиддхом. Всего одним ударом молота он заставил исчезнуть Скрижаль просветления, объявив о том, что никакого просветления никогда не было, — напомнил Пурусинх. — Ты не задумывался, царь Джанапутра, в чем секрет того фокуса? Куда исчезла Скрижаль просветления?
— Вероятно, на том месте, куда он ее поставил, была выкопана яма, — пожал плечами Джанапутра.
— Ты почти угадал, действительно, секрет любого фокуса в местопребывании, — усмехнулся довольный ягуар. — Чем необычнее местопребывание, тем сложнее разгадать фокус, и если крышку спрятать в молоточке, никто не догадается, что Скрижаль просветления может находиться внутри орудия ее разрушения. Как может разрушаемая вещь и разрушающее ее орудие оказаться одним и тем же? Что здесь иллюзия, а что — реальность? Кто кого разрушает? Молот, который делает вид, что разбивает, или Скрижаль просветления, которая делает вид, что она исчезла?
— Все-это-вместе-взятое и есть иллюзия, секрет, придуманный фокусником. Но если знать, что одно вложено в другое так, чтобы никто не увидел содержимого, то все-это-вместе-взятое и будет реальностью, — ответил на свой же вопрос Джанапутра.
— Таттва-джняна-таттвам, — подтвердил гриф Гуаттама, замедлив шаг, чтобы царь Джанапутра имел возможность внимательно его выслушать. — Таково знание истины. Оно разрушает всякую иллюзию, даже если этой иллюзией является само знание. Конечного знания не существует, ибо знание бесконечно и безначально. Вы не можете найти истину, если вы ищите ее, и вы не находите ее, если прекращаете ваши поиски. Истина здесь всегда. Вы можете называть ее причиной или следствием движения, можете считать ее прекращением движения, но она не является ни тем, ни этим. Она не является вам, потому что ваши слова ложны — они иллюзорны, как иллюзорно ваше сознание. Прикасаясь к ней вашими словами и сознанием, вы разрушаете ее, но что существует в сознании до и после вашего разрушения — и есть истина. Вы не можете понять это как-то иначе.
Пурусинх тоже остановился, слушая грифа Гуаттаму. Ему вдруг показалось, что кентавр Триданишта в своем отрицании всего человеческого, которое должно превзойти, хотел сказать то же самое. О том же самом говорили древние Упанишады и колесничий Кришна, открывший йогинам на поле Дхармы полную экспансию вездесущего Бхагавана, и достигший нерожденного состояния Шакьямуни Будда, и Помазанник Божий, воскресший из мертвых Иисус Христос. Последующие отрицатели-нигилисты, атеисты и математики в своем желании как можно громче провозгласить непогрешимую истинность, описать не то существующие — не то несуществующие абстрактные объекты хотели сказать в своей все более разрушительной и беспощадной к сознанию проповеди то же самое. Все они разрушали, чтобы создавать, и создавали, чтобы однажды быть разрушенными.
Как же много было пройдено дорог, ведущих к отменному бездорожью! Как же много мыслей было перемыслено и пере-перемыслено существами, а они все так же продолжали пребывать в неведении. Неведение лишь росло, с каждым разом его становилось только больше. Избавившись от божественного разума, они стали избавляться от человеческого, избавившись от деспотии всего человеческого, стали избавляться от жизни и смерти. От самого избавления стали избавляться они, и вот уже не осталось ничего такого, от чего еще можно было бы им избавиться. Ни во что по-настоящему не веря, осознав бессмысленность поисков избавления, пустыми и не своими глазами смотрели они на холодную, опустыневшую вселенную, на эти пустые множества своих теорий, на виртуальные миры, где можно быть кем угодно и делать что угодно, а избавления все не было, и даже избавления от избавления для них отнюдь не наступало.
И тогда Пурусинх сказал:
— За всяким материальным телом, за всяким сознанием, которое разрушается и которое само разрушает, скрывается то, что дополняет иллюзию, создаваемую сознанием, так что все-это-вместе-взятое оказывается не иллюзией и не реальностью по отдельности, но реальностью, способной казаться тем же самым, чем является иллюзия. Вот почему иллюзией может вполне оказаться разрушение всех иллюзий. Ведь тогда и реальность не будет полной, утратив