Читать интересную книгу Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Я рассказал ему, что зимой 1941/42 года я уже делал наброски под таким заголовком, но потом сжег их. Снова вспомнил о них уже в «Рафаэле». «Мир/Обращение к европейской молодежи/Обращение к молодежи всего мира».

Париж, 27 июля 1943

Начал воззвание, разделив его на тринадцать частей, — все это заняло полчаса. Нужно писать доступно и просто, но без общих мест.

Париж, 28 июля 1943

Работал над воззванием. Набросал план первого отрывка, что-то вроде напутствия, имеющего свои трудности, ибо с самого начала следует задать общий тон и при этом быть эмоциональным. Пишу не так, как при первой попытке, зашифрованно, а открытым текстом.

При написании слова юность осознал ликующее благозвучие первого слога, такое же, как в Jubel, jung, Jul,[161] iucundus, iuvenis, iungere, coniungere,[162] во многих возгласах и в именах богов. Древний праздник ютурналий.

Вечером в «Ваграме», с директором министерства Экельманом, полковником Кревелем, графом Шуленбургом, главой управления Силезии. Кревель, недавно минут двадцать проведший с глазу на глаз с Кньеболо, определил его взгляд как «мерцающий», пронизывающий человека насквозь и явно принадлежащий личности, стремительно идущей навстречу катастрофе. Я обсудил воззвание с Шуленбургом, считавшим, что мне лучше отправиться с верховным командованием вермахта в Берлин. Но я думаю, что такого убежища, какое верховная власть предоставила мне здесь, там я не найду. Кейтель еще тогда советовал Шпейделю меня остерегаться.

Популярность — болезнь, вероятность угрозы ее перехода в хроническую форму увеличивается с возрастом пациента.

Париж, 29 июля 1943

Обширная корреспонденция. Фридрих Георг отвечает на мой вопрос о дрожании павлинов, отсылая меня к одному месту своего стихотворения о них:

Хвост — колесо,А перья — как пружины,Упругие до гула,Похожего на прутьевДребезжанье.

Брат разыскал по моему поручению священника Гориона; после того как его коллекции сгорели в Дюссельдорфе, он переехал в Юберлинген. С января он уже снова собрал тысячу четыреста видов жуков. Сгорел, к сожалению, дом Гекке, но спасти коллекции ему удалось. Из Гамбурга и Ганновера сообщают о новых ужасах… От фосфорных налетов начал гореть асфальт, так что пытавшиеся спастись вязли в нем и сгорали до углей. Настали дни Содома. Перпетуя пишет, что населению спешно выдали противогазы. Житель Буржа сообщает, что перевод «Садов и улиц» пользуется у них успехом и о нем много говорят.

Закончил: Хаксли, «Brave New World». На примере этой книги видно, что все утопии изображают, по существу, время, в какое жил их автор, — они представляют собой игровые проявления нашей натуры и рисуют ее развитие в пространстве более значительной резкости, именуемом будущим. Утопии чаще всего оптимистичны, поскольку будущее и надежда по сути своей одно и то же; но в данном случае перед нами — утопия пессимистическая.

Значительным мне показался следующий образ: группа из пяти небоскребов сияет в ночи, как длань, подъявшая свои персты для прославления Бога. Но об этом не подозревает ни один из цивилизованных атеистов, населяющих эти небоскребы; об этом знает только дикарь, попавший сюда из джунглей.

Париж, 30 июля 1943

Наконец-то известие от Перпетуи. Налет на Ганновер произошел в полдень, когда она работала в саду. Ребенок испугался и прочел длинную молитву. Центр города опустошен; разрушены Опера, Leineschloß, Marktkirche,[163] а заодно большая часть старых переулков с домами в стиле Возрождения и барокко. Пока неизвестно, что случилось с ее родителями.

Я никогда так ясно не сознавал, как теперь, читая эти строки, что города — как сновидения. Их можно легко стереть, когда наступает рассвет, но в нас они продолжают жить на неслыханной глубине, в неразрушенном пространстве. Переживая это и другие события последних дней, я испытываю чувство, словно вижу великолепно разрисованный занавес перед охваченной пламенем сценой; но именно он и раскрывает глубину, перед неприступностью которой я содрогался.

Как бы странно это ни звучало, но в утрате есть глубокая радость, как предвкушение того счастья, что настигнет нас в последней земной потере, — в утрате жизни.

Днем у Потара, все еще ничего не знающего о судьбе своей жены. Говорят, что лемуры на авеню Фош обозначают такие судьбы «как действия морской волны». Полная неизвестность, в которой держат членов семьи, основывается на изданном Кньеболо указе «мрака и тумана». Это всего лишь пробы некоего гротескного жаргона шулеров и демонов — заимствования из выкрутасов Иеронима Босха.

«Кто на такое способен, тот не любит Германию», — полагает добряк Потар, и, пожалуй, он прав.

Париж, 1 августа 1943

Суббота и воскресенье с главнокомандующим в Во-ле-Серне, где в эту непомерную жару было прохладно.

На озере и в его густых камышовых зарослях, откуда мы с Венигером наблюдали за растительностью и живностью. Здесь царила тропическая духота, задающая тон подобным болотным экспедициям.

Говорили о разных людях, на них у Венигера особая память, Его голова — энциклопедия имен. Также о Ганновере и гвельфах, которых я решил упомянуть в своем воззвании. Мое политическое нутро похоже на часы с колесиками, действующими вразлад: я и гвельф, и пруссак, и великогерманец, и европеец, и в то же время космополит, но могу представить себе такой полдень на циферблате, когда все это будет звучать в унисон.

Вечером разговоры о ботанике, к которым у главнокомандующего особая склонность. Описание Hottonia palustris, кратко представленное мне таможенным начальником Лоттнером, возбудило во мне желание когда-нибудь понаблюдать над этим растением на одном из болотистых участков. Никогда не видел и багульника.

Wille и Wollen:[164]во втором есть призвук чего-то морального и благоразумного, это один из примеров могущества О. Оно усиливается в повторяющейся эвфонии: Wohlwollen,[165] в то время как Wohlwillen[166] режет слух.

Pondre, «клясть», — к нему нет у нас такого сочного существительного, как la ponte, которое в лучшем случае можно перевести как «откладывание яиц». Реальные языки сотканы довольно-таки небрежно.

Tailler un crayon, наше «точить карандаш», напротив того, точнее, удачней.

Париж, 2 августа 1943

Среди почты — детский рассказ Александра о налете на город.

После полудня, как всегда по понедельникам, час у мадам Буэ; обсуждали предлоги. Удивительно, что древнее en перед городами, начинающимися с гласных, сохранилось только для Авиньона — не потому ли, что этот город считался государством? Кажется, уже Доде потешался над этим «en Avignon».[167] В старинном духовном за́мке языка такие единичные случаи похожи на куски старинной кладки, просвечивающие сквозь штукатурку.

В прихожей мадам Буэ сказала: «Я молилась, чтобы Кирххорст остался цел».

Водяные растения в Серне, мерцавшие на дне темной зеленью. Они похожи на растительность из сновидений; тихая вода — их сон. Когда мы днем вспоминаем подробности нашего сна, то словно видим поверхность цветка, лепестка или усика. Тогда мы беремся за них, извлекая на свет их мокрое, темное, ветвящееся произрастание.

Париж, 3 августа 1943

Письма принимают апокалиптический характер, какого не было со времен Тридцатилетней войны. Кажется, что в таких положениях потрясенный человеческий разум теряет чувство земной реальности; он попадает в космические вихри и ему открывается новый мир гибельных видений, пророчеств и сверхчувственных образов. Удивительно, что на небе еще не вспыхнуло знамение, как это обычно бывает в переломные времена. Но, может быть, в качестве предвестницы мирового пожара нам подойдет комета Галея?

Продолжил работу над воззванием, начал и закончил сегодня вторую главу: «Страдание должно быть плодоносным для всех».

Париж, 4 августа 1943

Завтрак у Флоранс Гульд. Утверждают, будто налеты последних дней на Гамбург унесли жизнь двухсот тысяч человек, что, по-видимому, сильно преувеличено.

Флоранс привезла из Ниццы известие, что в полночь там объявили об отречении Муссолини. Еще до рассвета отряды сжигали его портреты. Хотя иного я и не ждал, все же удивительно, как бесславно, беззвучно и безгласно подобная диктатура, построенная на страхе, переходит в ничто.

Геллер, к моей радости, сообщил, что благодаря тем сведениям, какие я дал главнокомандующему, Фабр-Люсу смягчили тюремный режим. И суд, перед которым он должен предстать, тоже весьма приличный.