Читать интересную книгу Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Последняя фраза объясняет также причину, по которой я не стал математиком, как мой брат Физикус. Окончательное удовлетворение дает не точность прикладной логики. Высшая правда, справедливость, не может быть доказуемой, она должна оставаться спорной, К ней следует стремиться в формах, к коим мы, смертные, можем приблизиться, но не можем осуществить их полностью. Это уводит в области, где не мера, а неизмеримость украшает мастера, ведя его на встречу с мусическим.

Здесь же меня, прежде всего, приковывает служение слову и работа с ним, те тончайшие усилия, которые все ближе подводят слово к пограничной с ним мысли, отделяющей его от невыразимого.

Но и здесь скрыта тоска по соразмерности, присущей универсуму, — читатель может разглядеть ее сквозь слово, как сквозь окно.

После полудня в Зоологическом саду. Там я наблюдал за развитием цветовой игры — от глубокой ляпис-лазури до золотисто-зеленых и золотисто-бронзовых тонов, которые выставлял напоказ самец особенно роскошной павлиньей породы. Пена золотисто-зеленой бахромы овевала сказочный наряд из перьев. Сладострастие этого существа проявляется в безупречном параде, в чванстве своими прелестями; достигнув кульминации спектакля, он переходит к дрожанию, к тонкому судорожному побрякиванию и постукиванию стержнями своих перьев как бы под действием электрического озноба, словно кто-то потряхивает колчаном с роговыми стрелами. В этом жесте выражен восхитительный трепет, но в то же время автоматизм и судорога страсти.

Затем парк Багатель, где цвела Lilium Henryi.[158] Опять видел золотого язя. Теплынь стояла замечательная.

Закончил: Морис Алуа, «Les Bagnes», Париж, 1845, с иллюстрациями. Для старых тюрем преступник значил больше, чем преступник; к нему подходили с понятиями, не выходящими за пределы его сферы. Поэтому жизнь его была более суровой, но и более естественной и цельной, чем жизнь преступников в наших сегодняшних тюрьмах. В основе всех исправительных схем, всех социально-гигиенических учреждений лежит особая форма изоляции, какая-то особая жестокость. Настоящее несчастье отличается глубиной, оно субстанционально; бытию, внутренней природе свойственно и злое начало, нельзя по-пуритански от него отворачиваться. Зверей можно сажать в клетки, но непозволительно приучать их к цветной капусте, их все равно следует кормить мясом. Нужно отдать должное французам — у них нет этого пуританского воспитательного зуда, свойственного англичанам, американцам и большинству немцев; в их колониях, на кораблях, в их тюрьмах все гораздо естественнее. Они предоставляют всему идти своим чередом, а это всегда приятно. Той же природы и недостаточное соблюдение гигиены, в котором их упрекают; но, несмотря на это, живется у них удобней, спится лучше, а еда гораздо вкусней, чем в дочиста продезинфицированных ландшафтах.

Курьезом было для меня то, что еще незадолго до 1845 года в брестской тюрьме арестанту, смотревшему за бельем, для стирки предоставлялись сточные воды уборных. Он стирал рубашки в моче, которой, говорят, присуща очищающая сила, и использование ее, по-видимому, имеет глубокие этнические корни. Книга вообще дает богатый материал для изучения хищнических, звериных черт в человеке, не забывая упомянуть и его светлые стороны, например такие, как явно выраженное добродушие и вспышки благородного инстинкта. Тюрьмы всегда были своего рода государствами, и изучение их весьма впечатляет: если бы мир населяли одни преступники, то и тогда бы выработался закон, дабы не дать миру погибнуть. Впрочем, история исправительных колоний эту мысль подтверждает.

Париж, 20 июля 1943

Днем у Флоранс. Кокто рассказал, что был на процессе против одного молодого человека, обвиняемого в краже книг. Там было редкое издание Верлена, и судья спросил:

— Вам известна стоимость этой книги?

На что обвиняемый ответил:

— Стоимости не знал, но я знал ей цену.

Среди украденного были книги и самого Кокто, и следующий вопрос гласил:

— Что бы Вы сказали, если бы у Вас похитили книгу, которую написали Вы сами?

— Я бы этим гордился.

Беседа, в том числе с Жуандо, о курьезах различного сорта. Нарциссизм павлина, восхитивший меня в воскресенье, был ему знаком; но такие разряды слышны только в сухую погоду. Очищающее действие мочи, о коем сообщала книга про тюрьмы, основывается, очевидно, на содержащемся в моче аммиаке. На Востоке кормящие матери чуть-чуть вкушают от мочи младенцев, — это полезно для молока.

Кокто уверял, что в Индии один факир с расстояния в двадцать футов спалил его носовой платок и что тамошние англичане в неотложных случаях пользуются телепатической передачей известий через туземцев, действующих быстрей, чем радио.

В охотничьих магазинах продаются свистки такого высокого тона, что его не способно воспринять ни наше ухо, ни звериное, но собака различит на большом расстоянии.

У Флоранс в больших вазах стояла прекрасная живокость, pied d’alouette.[159] Некоторые ее виды достигают металлических тонов, у цветов встречающихся весьма редко, как, например, сине-зеленый и сине-фиолетовый небывалой красоты. Синий цветок словно залит огненно-зелеными или фиолетовыми чернилами, засохшими на нем зеркальным блеском. Эти цветы, как и аконит, следовало бы выращивать только голубых тонов, — они наиболее эффектны.

После полудня в бюро: встреча с президентом. Затем Эрих Мюллер, опубликовавший в свое время книгу о «Черном фронте»; сейчас он ефрейтор противовоздушной обороны в Сен-Клу. Беседа о Келларисе и его аресте.

Париж, 25 июля 1943

Почему с интеллигентными и утонченно интеллигентными людьми мне общаться проще и я веду себя с ними раскованней, вольнее, беззаботней, менее осмотрительно? Они действуют на меня тонизирующе. На них простирается «all men of science are brothers»;[160] в понимании друг друга, в обмене свободными, легкими мыслями есть что-то братское, словно все они являются одной семьей. Для меня и враг, если он интеллигентен, не так опасен.

Но сталкиваясь с глупцами, с теми, кто знает только общие места и живет ими, кто одержим пустой внешней заботой выстроить весь мир согласно табелю о рангах, я делаюсь неуверенным, беспомощным, совершаю просчеты, говорю глупости.

К сожалению, мне не хватает здесь дара лицедейства. Перпетуя тотчас может определить, как повернется дело, когда у меня посетитель. «Кто имеет, тому дано будет», — это и моя максима.

«Таково было положение, в котором я находился». Образец многочисленных погрешностей, простительных в устной и недопустимых в письменной речи.

Cependant, как и наше «между тем», имеет и временной, и противительный смысл. Здесь проясняется одно из соответствий грамматики и логики: два одновременных события — по крайней мере в восприятии — всегда отчасти исключают друг друга.

Париж, 26 июля 1943

До полудня визиты; например, некоего майора фон Услара и оберлейтенанта Кучера, прибывшего из Голландии. Кучер привез мне письмо от Генриха Тротта, странный ночной визит которого тогда, в дачном домике Юберлингена, посреди виноградника, повлиял на мою концепцию «Мраморных скал».

Вечером с Альфредом Тёпфером в саду дома офицеров на рю Фобур-Сент-Оноре. Сначала поговорили о Келларисе, а потом пошли в сад, сели на одинокую скамейку и стали обсуждать ситуацию. Тёпфер, как в последнее время многие, обратился ко мне с предложением: «Вам надо подготовить воззвание, обращенное к молодежи Европы».

Я рассказал ему, что зимой 1941/42 года я уже делал наброски под таким заголовком, но потом сжег их. Снова вспомнил о них уже в «Рафаэле». «Мир/Обращение к европейской молодежи/Обращение к молодежи всего мира».

Париж, 27 июля 1943

Начал воззвание, разделив его на тринадцать частей, — все это заняло полчаса. Нужно писать доступно и просто, но без общих мест.

Париж, 28 июля 1943

Работал над воззванием. Набросал план первого отрывка, что-то вроде напутствия, имеющего свои трудности, ибо с самого начала следует задать общий тон и при этом быть эмоциональным. Пишу не так, как при первой попытке, зашифрованно, а открытым текстом.

При написании слова юность осознал ликующее благозвучие первого слога, такое же, как в Jubel, jung, Jul,[161] iucundus, iuvenis, iungere, coniungere,[162] во многих возгласах и в именах богов. Древний праздник ютурналий.

Вечером в «Ваграме», с директором министерства Экельманом, полковником Кревелем, графом Шуленбургом, главой управления Силезии. Кревель, недавно минут двадцать проведший с глазу на глаз с Кньеболо, определил его взгляд как «мерцающий», пронизывающий человека насквозь и явно принадлежащий личности, стремительно идущей навстречу катастрофе. Я обсудил воззвание с Шуленбургом, считавшим, что мне лучше отправиться с верховным командованием вермахта в Берлин. Но я думаю, что такого убежища, какое верховная власть предоставила мне здесь, там я не найду. Кейтель еще тогда советовал Шпейделю меня остерегаться.