Накануне у нас был большой всенародный праздник – открытие огромного водохранилища, Тбилисского моря. А через несколько дней, когда я пришёл на работу, то увидел на своём столе телеграмму. Она начиналась словами: «О взяточничестве в Грузии и антипартийной группе тов. Барамия». (Это было постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 9 ноября 1951 года. – В.Г.) Дочитав до конца, я понял, что документ составлен лично Сталиным.
Лично Сталиным? Наверное, ему доставляло удовольствие быть автором таких постановлений…
Насчёт удовольствия не знаю. Телеграмма была незашифрованной, открытой и настолько необычной, что сотрудники не решились её, как это водилось, перепечатать, а просто положили мне на стол. В конце её значилось: «Разослать всем!». Всему Советскому Союзу сообщалось, что в Грузии под руководством второго секретаря Центрального Комитета Компартии республики Барамия процветает взяточничество. (Неужели документ, касающийся чистоты партийных рядов, должен был предназначаться для келейного ознакомления? – В.Г.)
Далее развивался тезис о том, что и раньше здесь наблюдалось местничество, а сейчас оно обрело шефа-мегрела, что ожидается появление шефов других этнических групп. Всё это подтверждалось ссылками на несколько малозначительных происшествий и фактов, по которым давно были приняты необходимые решения.
Хочешь – не хочешь, но постановление мы обязаны были выполнять. Созвали заседание ЦК и сняли с занимаемых постов всех указанных в постановлении лиц.
Почему руководителя-интернационалиста так беспокоило явление местничества? (Странный вопрос. Потому и беспокоило, что Сталин был не националистом, а интернационалистом. – В.Г.)
Думаю, это был пережиток, следствие его прошлой жизни, его опыта работы в Грузии.
Как реагировал на «Мегрельское дело» Берия?
Отмалчивался. А что он вообще мог сказать? Всегда молчал при Сталине. «Есть, товарищ Сталин», «верно, товарищ Сталин» – вот две фразы, которые он произносил постоянно.
Когда нам предложили снять Барамия и Чичинадзе, и мы сделали это, я их обоих предупредил, чтобы они не покидали своих жилищ, что их каждый шаг под контролем. Дней десять они сидели по домам. А потом решили, что пострадали по моей инициативе и решили отправиться в Москву, чтобы пожаловаться в ЦК ВКП(б).
Мне позвонил Рухадзе, который хотел снять обоих с борта самолёта в Ростове-на-Дону. (Пассажирский самолёт ИЛ-12, выполнявший в то время рейсы по маршруту Тбилиси – Москва, совершал промежуточную посадку в ростовском аэропорту. – В.Г.) Я воспротивился – будь что будет, не станем мешать им в поисках защиты.
О моём поведении Мгеладзе тут же доложил Сталину, отдыхавшему на Черноморском побережье. Вдобавок оказалось, что Барамия предъявил в аэропорту билет, купленный на чужую фамилию, хотя всё равно был опознан. Событие выглядело подозрительным, особенно для Сталина. (Это выглядит подозрительным для любого нормального человека. – В.Г.) Со мной связался Поскрёбышев и стал выяснять, почему мы не воспрепятствовали поездке Барамия в Москву. Я доложил, что он действовал самовольно, несмотря на запрет. Затем разыскал по телефону обоих жалобщиков и потребовал от них немедленного возвращения в Тбилиси.
На второй день явился я к Сталину. Он встретил меня угрюмым, рассерженным. Тут же находился и Берия. Сталин в свойственной ему манере сразу перешёл к главному.
– Как дело Барамия, где он сейчас?
– Отправился в Москву жаловаться на нас.
– И Вы, и ЦК предупреждали его, а он, тем не менее, поехал в Москву?
– Да, я лично предупредил его о недопустимости поездки. Вернётся – обязательно накажем.
Сталин поинтересовался, где Чичинадзе? Я сказал, что они полетели вдвоём. Стали обсуждать меру наказания. Я был сторонником партийного взыскания. Внезапно Сталин встал и стремительно вышел в другое помещение – была у него такая привычка. Когда вернулся, то уверенно заявил: «Надо обоих арестовать. Их предупредили, а они всё равно уехали в Москву. Видимо, для встречи с кем-то». Молчавший до этого Берия произнёс: «Верно, товарищ Сталин, этих негодяев следует арестовать». Судьба обоих была решена.
Затем был обед. После обеда Сталин уединился. Я, выйдя вместе с Берия, спросил его: «К чему такая жестокость?» – «Ничего, не помрут», – последовал ответ.
После ареста обречённых, дело стало набирать крутые обороты. Сталин, не доверяя нашим следователям, прислал из Москвы 20 или 30 человек.
Прислали целую бригаду?
Да. Приехал Цепков, приехали другие известные следователи. При допросах палка была их основным средством получения информации.
Получения или принуждения?
Главным методом допроса было не давать спать обвиняемому. Волю Чичинадзе сломить не удалось. Он неизменно повторял: «Я коммунист, преданный партии, больше ничего не знаю».
Я увязываю «Мегрельское дело», во-первых, с желанием Сталина избавиться от Берия. Это было нелегко. У Берия были крепкие позиции в силовых органах. Во-вторых, оно связано с борьбой против той части эмиграции, которая представляла собой руководство так называемой Демократической Республики Грузия: Жордания, Гегечкори, Чхенкели.
Сталин подозревал, что они были агентами иностранных разведок. Подозрения подкреплялись фактом материальной поддержки, которую те имели. В новом Постановлении Политбюро «О положении дел в компартии Грузии», тоже разосланном по всей стране открытой телеграммой, было сказано, что отдельные представители эмиграции за доллары продают информацию о Грузии.
Как доказательство, приводился такой случай. Мы командировали во Францию Петре Шария с поручением вернуть в Грузию вывезенные меньшевиками за рубеж национальные музейные сокровища. Его перед поездкой напутствовал лично Сталин. По прибытии в Париж Шария встретился с эмигрантами. Среди прочих – с Гегечкори, которого Сталин считал главным в эмигрантской среде. А Гегечкори был мегрелом.
На банкете по случаю встречи не то Шария выпил лишнего, не то подмешали ему какое-то снадобье, но он потерял контроль над собой и очнулся в больнице. Чекисты рассудили, что это было подстроено, дабы выпытать у находившегося в полуобморочном состоянии эмиссара секретные данные. Хотя вряд ли Шария мог быть носителем государственных секретов. (Секрет секрету рознь. Даже незатейливые описания приёма у Сталина, интерьера, где он происходил, людей, которые там присутствовали, еды и напитков, которые подавались, были бы ценнейшей информацией для любой спецслужбы. Даже без конкретных сведений об имевших место разговорах. Собственно, и сегодня нельзя недооценивать полезность информации такого рода. – В.Г.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});