class="title4">
Фабула переходная и потому печальная
Меня всегда удивлял православный праздник Успения. Непонятно, почему вдруг смерть Богородицы должна восприниматься как праздник. Лишь много позже дошла суть этого феномена. Не буду воспроизводить ее на бумаге, думается, каждый ответит на этот вопрос самостоятельно в зависимости от своего отношения к смерти вообще и к жизни в частности. Лично мое восприятие смерти изначально вряд ли отличалось от общепринятого. То есть уход любого живого существа воспринимался как бесценная потеря. Все так. Но при этом крепко придавленные эгоистическим флером восприятия всего вокруг нас происходящего мы, как правило, забываем о виновнике своей грусти и печали. Иначе говоря, о безвременно покинувшем нас человеке. Совершенно не интересуемся, как он сам к тому относится. Быть может, он безуспешно только об одном и мечтает — как бы побыстрей сбежать от надоевших ему сожителей в мир иной, и воспринимает смерть как величайшее благо. Все опять лее зависит от внутренних установок того индивидуума, а сами установки — от его воспитания. Не вдаваясь в подробности, скажу, мусульмане, буддисты и христиане совершенно неоднозначно относятся к смерти. Выходит, все дело в вере. А вера закладывается в нас чаще всего с детства, в крайнем случае с юности. Вот там-то и надо искать ключик к человеческому восприятию как жизни, так и смерти.
Коль мы заговорили на эту довольно интимную тему, то, как понимаю, тут никак не избежать и личных откровений. То есть придется хоть вкратце рассказать, кем была для меня моя бабушка. Рожденная в канун века двадцатого, воспитание от своих родителей получила она в традициях века уходящего, то есть девятнадцатого. Отсюда и ее несколько нелепое по отношению к дням сегодняшним восприятие иного, противного ее естеству мира. Имея предков по материнской линии из выслужившихся провинциальных дворян, то есть получивших свое дворянство за служебное рвение и, как тогда писали «непорочную службу», и шутки ради никогда не причисляла себя к числу российской элиты. Но из числа многих наших знакомых ее выделяло некое благородство не только в осанке и манерах, но сверх того ощущалась чистота нравственная, редкое в наши дни всепрощение и неподдельная доброта, каким-то непонятным образом уживающаяся в ней с порой чрезмерной строгостью и самопожертвованием во имя ближнего.
С другой стороны, мне до сих пор непонятно, за что судьба уготовила именно ей череду едва ли не библейских испытаний. Среди них были многолетние поездки по Ямальской тундре вслед за мужем, возглавлявшим геодезические экспедиции; затем долгое ожидание его с фронта, а потом из лагеря, куда он попал, как и большинство сограждан, по известной антинародной статье. И наконец, ранний уход из жизни всех мужчин нашей семьи, когда мне, подростку, пришлось оставаться за старшего. Но при этом она осталась неисправимой оптимисткой; критически, но не более того, воспринимала все исходящие сверху решения крестьянско-рабочей партии, однако служила, именно служила, а не работала в должности учительницы русского языка и твердо верила в свое предназначение, обладая столь редким в наши дни качеством — любить и уважать своих учеников.
Все последние годы своей жизни она пыталась поровну делить это чувство меж нами, внуками, оставшимися под ее духовной опекой, несмотря на неоднократные протесты нашей мамы, женщины, достаточно суровой и решительной. Между двумя женщинами, живущими под одной крышей, почти всегда устанавливаются довольно непростые отношения, и еще в детские годы мне пришлось осознать, насколько хрупок семейный мир при отсутствии в нем мужчины. Женская бескомпромиссность тех времен как следствие мрачной социалистической эпохи, а может, наличие довольно схожих характеров делало их во многом схожими, но в то же время отличными в житейских мелочах и привычках, отношении к нам, детям. Не вдаваясь в подробности, скажу, что меня, как старшего внука, бабушка несколько выделяла и, что называется, вела по жизни, насколько у нее хватало сил до последних своих дней.
По сути дела, она была единственным на свете человеком, которому я был по-настоящему дорог. И сейчас, даже будучи при смерти, она испытывала неловкость тем, что доставляла ряд неудобств своей неподвижностью, воспринимая хлопоты вокруг нее как проявление ненужного внимания и заботы. Она и этот мир покидала неспешно, как прожила все эти долгие годы, даже как бы степенно, без излишней суеты, зная, что выполнила все или почти все предназначенное ей свыше. Нет более грустного зрелища, чем осознавая собственную беспомощность, наблюдать за угасанием до боли любимого тобой человека. И хотя четко понимаешь естественность и неизбежность происходящего, когда, рассуждая логически, смерть должна принести избавление от забот и страданий, но при этом вряд ли кто из нас оказывается готов к расставанию с любимым человеком, которого все близкие обожали, боготворили и не представляли себе, как смогут остаться без ежедневного с ним общения. Тем более все мы поголовно не готовы к своей собственной смерти, сколько бы ни думали о ней.
Что скрывать, и я оказался в числе многих, не сумевших найти в себе силы достойно встретить прощание со скорым уходом любимой бабушки. Мало того, порой мне даже хотелось, чтоб оно произошло как можно скорее, тем самым избавив ее от лишних мучений, стыда, унижения, испытываемого ей из-за собственной беспомощности. Тем более не верилось в чудо выздоровления, сколько бы ни говорили о нем сердобольные соседи и невесть откуда объявившиеся знакомые доброхоты, поскольку она сама хотела скорейшего конца и сколь ни тяжело, но я вынужден был смириться с этим последним ее желанием.
Файл-фабула второй, опять жe грустный
Человек, будучи полон сил и жизненных устремлений, эгоистичен по природе своей, а потому уверен, будто бы способен в корне изменить не только ту или иную ситуацию, но и поменять законы природы, были бы на то возможности и средства… И он слепо верит в исполнение едва ли не всех своих желаний, забывая, а чаще всего и не думая о том, что исполненные желания могут впоследствии обернуться против него самого. Не загадывай невыполнимое, ибо оно противно воле Божией, сказал кто-то из мудрецов.
Неоднократно приходилось мне наблюдать, как близкие или малознакомые мне люди, у кого на пороге вдруг возникал в неурочный час призрак смерти, буквально менялись на глазах, становясь абсолютно непохожими на себя прежних. С ними происходило что-то непонятное и жутко-неописуемое, что трудно передать словами, а тем более связно описать на бумаге. В них вдруг пробуждалось раздражение, легко переходящее в злость, граничащую с безумием. Злость не на самих себя, оказавшихся не в состоянии помочь ему чем-то, а на