Я заметил, что в любом случае столько времени там не проведу, поскольку государь приедет через два месячишка и вызволит своего верного слугу, после чего Иоанн меня по-отечески перекрестил, благословив в путь-дорожку, и я отправился в Бирючи.
То, что воинов – если не всю полусотню разом, то как минимум десяток, – на самом деле приставили ко мне в качестве тайной стражи, а не для почета, я понял уже на первом ночном привале. Даже в лес по нужде меня сопровождало сразу пятеро стрельцов.
– Чтоб зверь лесной не изобидел, – пояснил малоразговорчивый командир десятка моей «почетной стражи» Истома Урюпин, лениво почесывая длинный тонкий шрам на левой скуле, тянущейся почти от виска и чуть ли не до подбородка. – Государь сказывал, что ежели я тебя, князь, не устерегу… – Он осекся, но тут же с легким смущением поправился: – Ежели не уберегу, царь-батюшка меня тогда ломтями настрогает, вот и опасаюсь. А что, мешаются? – озабоченно осведомился Истома.
– Подальше пусть отходят, когда… – попросил я смущенно.
– Это можно, – чуть подумав, кивнул он.
Доверия мне не прибавилось, но стрельцы стали уходить подальше в лес. То есть если попытаюсь бежать – пути все равно перекрыты, а если не пытаться, тогда все нормально.
Старый князь и впрямь обалдел, когда узнал о цели моего визита. Он беспомощно хлопал глазами, не в силах что-либо сказать, но потом справился, взял себя в руки и суховато заметил:
– Коль на то воля царя-батюшки, значит, так тому и быть. Мы, яко верные его слуги, склоняемся и покоряемся.
А голос скрипучий-скрипучий. Недоволен, значит. Пропала его мечта породниться с царем. И шапка боярская пропала. Фрязин на нее наступил, гад такой. Эвон какой довольный, зубы скалит. И невдомек Долгорукому, что не в шапке счастье. Даже если она боярская. Хотя… почему бы мне не удоволить старика? Заодно можно выказать и свое могущество.
– А что до боярского чина, – небрежно заметил я, – то слово даю – сам государю в ноги склонюсь и для тебя ее попрошу.
Ой как расцвел старый князь. Господи, как мало человеку надо для счастья – всего ничего. Оставшуюся пару дней до моего отъезда он бегал чуть ли не вприпрыжку. На самом-то деле я прожил в селище почти две недели, но Андрей Тимофеевич, за которым специально посылали гонца в Москву, прибыл чуть ли не накануне моего возвращения в Новгород.
Теперь представляете, как здорово я провел по праву заслуженные весенние каникулы?! Нет, вы даже не можете себе этого представить. Я и сам не рассчитывал на такую удачу – князя нет, княгине нездоровилось и она целыми днями лежала пластом на своей половине. Гуляй – не хочу.
Вдобавок куда-то подевалась Светозара. Наверное, из-за ревности не хотела смотреть, как мы с княжной… Потом только я мимоходом узнал, что она тоже не теряла времени даром. Вон сколько стрельцов вокруг – только успевай выбирать. И не кого-то там себе облюбовала – самого Истому. Причем так вскружила голову молодому, где-то моих лет, командиру, что он и думать забыл про мою охрану. Во всяком случае, я за собой особого надзора уже не ощущал. Да что там, я вообще его не замечал. Или не до того мне было? Может, и так. Они-то по земле ходили, а я как птица летал – разве с высоты такие мелочи заметишь?
Нет, первый день мне пришлось туго. Надулась на меня Машенька, даже разговаривать не хотела. Но ничего. Потом постепенно оттаяла, стала щебетать. И уже на третий день, не поверите, но мы… поцеловались.
А вы что подумали? Ну да, понимаю, очень смешно – здоровый мужик на четвертом десятке лет с таким трепетом рассказывает, как он поцеловался. Добро бы о чем еще… поинтереснее, а тут… Эх вы, я же не просто поцеловался, а – с любимой. Понимать надо. А какие у нее губы, боже мой! Медовые, нежные, ласковые, робкие и такие душистые, что голова пошла кругом. Это у меня-то! С одного поцелуя! Да я сам себе не верил, но…
А вот то, что поинтересней, я вам расписывать не собираюсь – уж извините. В конце концов, я обещал изложить все события моей жизни, но отнюдь не исповедоваться. Чай, не в церкви. Хотя я и там бы не стал ничего рассказывать. Священнику о грехах говорить надо, а тут какой может быть грех?! Это ж любовь!
Он пришел, этот светлый день,Он пришел, этот светлый час.Никого в целом мире нет,Только ты, только я, только двое нас…[55]
Вот потому я чуть не фыркнул от смеха, когда Андрей Тимофеевич деловито осведомился:
– А не передумает царь-батюшка со своим приездом?
«А если и передумает – поздно уже, тестюшка!» – хотелось мне выпалить ему в лицо и посмотреть, как беспомощно задергается его бороденка.
Очень хотелось. Даже язык зачесался. Нет-нет, я не в фигуральном смысле – в буквальном. Аж во рту все зазудело. Но удержался, не стал ничего говорить, вспомнив про Машу. Он же обязательно на ней отыграется, пока меня нет. Да и ни к чему оно – проявлять злопамятство. Крови, конечно, старик моей попил – будь здоров, но чего уж теперь. Опять же и племяш его двоюродный, Осип, тоже в живых остался. Да и вообще, влюбленные – народ отходчивый и добродушный, и не стоит создавать исключения из этого правила, хотя бы из-за одного того, что он – ее отец. Не будь его – не было бы и моей ненаглядной. За такое можно много грехов простить. Как там Христос призывал? Семижды семь? Нет, тут он подзагнул, но с десяток – запросто.
К тому же я узнал, в чем крылась истинная причина столь резкого охлаждения ко мне Андрея Тимофеевича. Она оказалась лежащей на поверхности, то есть была впрямую связана с его единственным сыном. Поначалу, вернувшись осенью в Бирючи, старик заявил дочери, что у них с фряжским князем Константином Юрьичем все сговорено, и целых две недели Маша тихо ликовала, беспричинно пела песни, время от времени ударялась в столь же беспричинные слезы и вообще от счастья была сама не своя.
Все изменилось спустя ровно неделю – из-под Ревеля привезли тяжело раненного Александра, ее единственного брата. Сразу три ранения, причем раздробленная шведской пулей ключица и зияющие плечевые кости – самое легкое из них. Когда телега с ним прибыла в Бирючи, Александр был совсем плох и никого не узнавал.
Разумеется, лечение доверили Светозаре. Мать-княгиня первую неделю тоже ни на минуту не отходила от изголовья сыновней постели. Маша там дневала и ночевала. По десять раз на дню захаживал туда и Андрей Тимофеевич. Словом, у ведьмы было предостаточно времени и возможностей, чтобы переговорить с князем тет-а-тет, чем она сполна и воспользовалась.
О чем конкретно они беседовали, навряд ли кто скажет. Не думаю, что Светозара действовала напрямую, поставив отказ мне непременным и обязательным условием излечения – для этого она слишком хитра. Скорее всего, ведьма окольными путями сумела внушить старику мысль о том, что эти раны далеко не последние, и единственная возможность избежать их в будущем – высокий пост у царского трона, а достичь его возможно только в случае женитьбы Иоанна на Маше.