— Что вам угодно? — спросил я.
Спросил по-русски и с удовольствием услыхал, как один из них говорит другому:
— Он же совсем старик! Для чего он понадобился оберштурмбанфюреру?
Весьма приятно, когда люди не знают, что ты понимаешь их разговор. Много раз мне это пригождалось в жизни, пригодилось и теперь.
— Не наше дело, Рудольф, — ответил второй.
Я не разбираюсь в их чинах и погонах, но по всему это были простые солдаты.
— А если он помрет от испуга?
— Значит, мы принесем его труп и покажем оберштурмбанфюреру. Или ты хочешь возразить?
Первый показал мне автомат и попытался объяснить на русском, что я должен следовать за ними.
— Не беспокойтесь, господа, — сказал я. — Прошу вас лишь не идти слишком быстро; уверяю, что я доберусь в целости и сохранности.
— Откуда вы знаете немецкий? — удивился второй. — Вы — немец?!
— Я — русский, господа, а немецкий выучил в Германии в то время, когда ваших родителей еще не было на свете. Могу ли спросить: куда мы направляемся?
— Увидите, — грубо сказал первый и, кажется, хотел толкнуть меня, но удержался: видимо, боялся, что я нажалуюсь их офицеру. А может быть, побоялся, что я упаду и по старости разобьюсь насмерть.
Старый человек подобен хрустальной вазе — вещь ненужная, но хрупкая, и все боятся ее разбить, хотя, казалось бы, разбей ты ее, собери осколки да выбрось прочь, вот и одной заботою меньше.
Здание, куда меня привели, я прекрасно знал. Ранее это был дом генерала от инфантерии Козьмина, затем — различные большевистские заведения, а сейчас здесь помещалась германская тайная полиция. В коридоре я с удивлением увидел портреты Молотова и Калинина, прислоненные к стене; странно, отчего немцы не выбросили их?
Довольно вежливо меня провели в кабинет на третьем этаже и оставили там. Кабинет был почти что пуст: большой письменный стол, этажерка, несколько стульев, в углу — унылые часы, которые некому завести.
Дверь за моей спиной со скрипом отворилась. Я повернулся, вовсе не торопясь, что неудивительно с моею спиною, и увидел офицера в черной форме. Я не мог не узнать в нем Кречинского. Он ничуть не изменился.
— Здравствуйте, господин Рязанов, — с улыбкою сказал по-русски демон.
— Здравствуйте, господин Кречинский. Хотя… Кто вы теперь?
— Оберштурмбанфюрер Хазе, — представился он.
— Хазе? («хазе» — это «заяц» в переводе с немецкого).
— Вам не нравится фамилия? — спросил он и предложил мне сесть, после чего сам сел напротив.
— Несколько смешно, — сказал я.
— Знаете, я сделал это целенаправленно. Людям со смешными фамилиями доверяют чаще, им больше позволено, они везде в конце концов проникают…
— Не думаю, что вам не удалось бы что-либо, носи вы иную фамилию.
— Как вы изменились… — пробормотал Хазе (я стану именовать его так, раз уж мой старый знакомец сменил имя и национальность), разглядывая меня с некоторой грустью, чему я даже удивился. — Сколько вам лет, господин Рязанов?
— Девяносто, — отвечал я.
— Почтенный возраст… Стало быть, вы скоро умрете.
Страшные для кого-то, меня такие слова ничуть не обеспокоили. В самом деле, я зажился на этом свете, и радовало лишь то, что в свои годы здоровье я имел вполне сносное, передвигался самостоятельно, обиходить себя умел и никому не стал обузою. Впрочем, не исключено, что я проживу еще лет пять или десять. У меня очень сильное сердце, нормальное пищеварение. Я по-прежнему делаю утренние физические упражнения и плаваю в реке начиная с апреля.
— Не исключено, — сказал я. — Как вы меня нашли?
— Не поверите: увидел в окно и велел тотчас привести ко мне.
— Ваши солдаты не были слишком любезны.
— Преимущество победителей. Зачем быть любезным, когда ты — в стране поверженных? Вы хотите есть? Может быть, коньяк? Водку?
— Благодарю, — сказал я. — Рассчитываю пообедать по возвращении домой, меня ждет супруга.
— Вот как?! Вы женаты? Уж не на этой ли забавной девушке… простите, я уже не помню ее имени.
— Вы говорите об Аглае? Нет, господин Хазе, я женат на другой. Верно, вы забыли, что Аглая погибла…
— Каюсь, забыл, — признался он. Именно признался, я был уверен, что Хазе не хотел меня обидеть нарочно. — Если бы я помнил всех, с кем встречался, кто умер или погиб… У меня свой век, у вас — свой…
— Однако мы все время отвлекаемся… Что вам нужно от меня?
— Старые знакомые встретились после стольких лет, — укоризненно сказал Хазе. — Неужели мы не можем хотя бы немного поговорить о жизни, о том, что произошло за это время? Как вам удалось выжить в России?
— Как видите, удалось. А вот вы, напротив, все же покинули Россию, хотя собирались задержаться тут.
— Ваш господин Сталин и присные его оказались дальновиднее и умнее, нежели мы думали, — признался Хазе. — Вероятно, обучение в семинарии пошло кремлевскому горцу на пользу: он оказался способен поверить в то, во что господин Ульянов поверить отказывался. Я покинул Россию в двадцать восьмом году — так получилось, обстоятельства от меня не зависели, — и, как выяснилось, к счастью для себя. Может быть, я даже зря не послушал вас раньше. Вы ведь так ненавязчиво советовали мне уехать и даже обещали содействие. А те, кто остался… Многие из них погибли, и погибли безвозвратно!.. Кажется, Хазе в самом деле горевал о своих потерянных соплеменниках, и наличие в нем подобных чувств меня несколько тронуло. Я догадывался, о чем он говорит, но не преминул уточнить:
— Вы говорите о заговорщиках, процессы над которыми так всколыхнули советское общество?
— О них, хотя о подлинной подоплеке происходящего ваши «Известия» и «Правда», понятное дело, не писали. Господин Троцкий…
— Он — тоже?!
— Разумеется. — Хазе с удивлением поднял брови. — Так вот, господин Троцкий как-то сказал мне, что в свое время не угадал с выбором. В отношении Сталина нужно было действовать совсем иначе… но уже поздно, поздно. Система разрушена. А я, как видите, нашел себя в Германии.
— Чтобы вернуться в Россию в таком вот качестве?
— Нет, конечно же. Уезжая, я ни о чем подобном и думать не мог. Тем не менее рано или поздно, но я всегда надеваю мундир.
— Как вам удалось сбежать?
— Вы же не надеялись, в самом деле, что ваши смешные камешки подействуют на меня губительно? Я их, выражаясь высоким штилем, изблевал из себя.
— А почему не нашли меня сразу же?
— Были другие дела, господин Рязанов. Неотложные и гораздо более важные. И потом, вы снова забыли, кто вы и кто — я. Для вас полвека — огромный срок, для меня — сущие пустяки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});