Читать интересную книгу Квинканкс. Том 1 - Чарльз Паллисер

В то время меня все больше раздражали постоянные упреки матушки, что я принудил ее расстаться с Избистерами, у которых (говорила она) нам жилось куда лучше. Более того, если прежде она была транжиркой, то теперь думала только о том, как бы побольше заработать и поменьше потратить. Особенно она злилась на Пичментов, полагая, что они — при всей их очевидной честности и щедрости — недоплачивают ей за работу; иной раз даже жаловалась мне, что мисс Квиллиам заставляет ее работать до седьмого пота. Она пребывала то в глубокой печали, то в непонятной беспечности: часто, приходя домой поздно, я заставал ее странно оживленной, и меня это радовало (хотя ее настроение то и дело менялось). Я понимал тем не менее, что нынешний образ жизни ей вреден, но лишь спустя несколько месяцев узнал о том, насколько велика опасность.

Ближе познакомившись с окружением, я понял, что многие соседи находятся в куда более тяжелом положении: мы с матушкой, по крайней мере, были способны работать и кое-как сводить концы с концами. Эти старинные улицы — до большей части лишенные освещения, где не появлялись ни полиция, ни уборщики, — служили убежищем самой жалкой нищете. К вони, что висела над местностью, добавлялись запахи от пивоварен, и прежде всего от газовых резервуаров во владениях компании «Газ, свет и кокс», располагавшихся тогда на Грейт-Питер-стрит (много позднее судьба свела меня с этой компанией, правда не напрямую). Попадались в этих бедных кварталах и притоны преступников; кроме того (поскольку бедные полагают более надежным кормиться от себе подобных), улицы наводняли карманники и здоровенные попрошайки, которые вымогали у прохожих деньги даже среди бела дня у всех на виду. Мисс Квиллиам предупредила нас о вооруженных шайках, которые временами блокировали с двух концов какую-нибудь улицу и «эскаладой», подобно крестоносцам, атаковали лавки, пока остальные сообщники грабили пешеходов.

Так проходило лето. Мы поднимались в начале шестого, матушка с мисс Квиллиам садились за работу, я же накачивал воду на заднем дворе, умывался в свинцовом корыте под баком для воды, потом приносил воду в дом, разжигал огонь, кипятил чайник. Мы наскоро завтракали, и в семь я уже находился в пути к месту работы — на одной из улиц, соединявших окраины с центром города. В начале и в конце дня лучшими моими клиентами были клерки и подобная публика, но утром и сразу после полудня мой «маршрут» пролегал по шикарным торговым улицам Вест-Энда.

Однажды утром, увидев, что город почти пуст, я махнул рукой на торговлю и отправился восвояси. Вблизи Вестминстера мне встретилась празднично разряженная толпа, шедшая в том же направлении, и я спросил кого-то, что происходит.

— Как же, это парламент распустили на каникулы. — Прохожий ухмыльнулся моему вопиющему невежеству.

Так вот почему опустел город! По дороге от Сент-Джеймсского дворца к Вестминстеру толпились зеваки, наблюдавшие за возвращением королевского кортежа, и конные солдаты, охранявшие его величество от излияний народных чувств, объектом которых ему от случая к случаю приходилось становиться. У самой нашей улицы я набрел на ярко раскрашенный деревянный ящик с пучками цветных лент; перед ним собралась толпа детей с нянями и гувернантками, а за ними маячило несколько уличных мальчишек.

Мистер и миссис Панч уже дошли в своих семейных отношениях до такой стадии, когда яростно швыряли своего ребенка туда-сюда, перед тем как родитель в конце концов выбросил его в окно.

— Ты не видишь дальше собственного носа, — гнусаво пищал мистер Панч, — на что тебе ребенок? Зачем ты только его родила? — С этими словами он швырнул своего отпрыска жене, которая аккуратно поймала его за шею.

— Да ты, чудовище, не любишь собственное дитя? — вопросила миссис Панч голосом куда более низким, чем у супруга.

— С какой стати мне его любить, если он меня объедает? Я не могу позволить себе лишний рот!

— Да кто у тебя спрашивает денег? Мы будем получать пособие по бедности.

— Вот-вот, женщина, из-за этого как раз нищает страна и всем нам скоро будет крышка! — Голос Панча обрел глубину и звучность.

— Чушь! — выкрикнула Джоан. — Богатства в стране достаточно, это только справедливо, чтобы богачи помогали беднякам. Вот леди Дисиз имеет десять тысяч в год, и она…

Тема, к которой свелся их спор, все более утомляла юных слушателей, и они начали расходиться.

— Не тверди мне о Равенстве! — прервал жену мистер Панч, заговоривший еще на тон ниже. — Ты якобинка! Подстрекательница!

Это вступление было прервано голосом за сценой, странно похожим на голос Джоан:

— Да ударь же меня, дурень!

Мистер Панч тут же послушно воздел дубинку и крепко приложил ее к голове жены — дети в упоении схватились за бока. К еще большей их радости, миссис Панч обратила младенца в оружие и несколько раз огрела им супруга по голове. Пока Панч и Джоан обменивались ударами, они молчали, но из-за ящика доносились отзвуки яростного спора. Речь звучала приглушенно, но отдельные обрывки все же можно было разобрать: «право собственности… безответственность… население».

Внезапно мистер Панч перестал дубасить свою жену и прежним гнусавым голосом обратился к оставшейся публике:

— Дети, вы задумывались когда-нибудь о связи между средствами производства и ростом населения?

Кое-кто из нянек и гувернанток обменялся возмущенными взглядами, и чуть позже из зрителей не осталось никого, кроме глумливо ухмылявшихся уличных мальчишек. Супруга продолжала охаживать мистера Панча младенцем по голове, но он не обращал на нее внимания.

— Осознайте эту связь и ее страшные последствия, и вы поймете, что, воображая себя обществом, которое управляет своей судьбой, мы на самом деле бессильны, — объявил он взволнованно, на сей раз голосом вполне обыкновенным.

Пока он говорил, Джоан с младенцем нырнула под сцену, оставив супруга одного.

— Как же нам обрести свободу? Только приспособившись к хаотичности жизни путем беспрепятственного функционирования рынка.

Во время его речи жена появилась снова, вооруженная Уже не ребенком, а сковородой, и подкралась к нему сзади. Немногие оставшиеся дети закричали:

Мистер Панч, обернитесь! Да гляди же, глупая кукла!

— Куклы — все мы не более чем куклы, — подхватил Панч, воспринявший одно только это слово.

— Заткнись, болван! — крикнула Джоан, тюкая его по голове. Низким и грубым голосом она добавила: — Не хотят они это слушать.

Я обратил внимание, что, когда кукольники в заключение появились, чтобы обойти зрителей со шляпой, не осталось уже никого, кроме меня и нескольких смеявшихся мальчишек; смущенный этой мыслью, я быстро удалился.

На следующей улице вдоль тротуара собиралась толпа, и я, найдя удачное местечко на углу, не устоял перед искушением возобновить торговлю.

За следующие час или два я продал больше кукол, чем в самый удачный из предыдущих дней, хотя в давке мне было трудно удерживать лоток и несколько раз мальчишки хватали у меня игрушки и даже деньги. Кортеж наконец вернулся, мимо проезжали самые роскошные кареты, какие я когда-либо видел или воображал, каждая в сопровождении отряда верховых с плюмажами, на лошадях той же гнедой масти. Тут ко мне приблизилась группа мальчишек и подростков, и один из них — высокий, нескладный, с выступающими челюстями и глубоко запавшими глазами — вроде бы заметил меня и указал другим. Они подбежали и, пока я с остальной публикой рассматривал кортеж, перевернули мой лоток. На уме у них, как я понял, не было ничего, кроме озорства, а вот подстрекатель дождался, пока они пройдут, и толкнул меня с такой силой, что я упал на землю оглушенный. Стоя надо мной, он обшарил мои карманы и извлек оттуда все деньги. Потом он, видимо, вознамерился меня пнуть и уже приподнял ногу, но кто-то резко дернул его назад, он потерял равновесие и свалился.

Джентльмен, который это сделал (или просто какой-то джентльмен?), созерцая его сверху, кротко заметил:

— Надеюсь, любезнейший юноша, в свое время вы усвоите такую важную добродетель, как умеренность. Пинок в данном случае — совершенно излишний расход энергии.

Вставая и отряхивая штаны, юнец злобно огрызнулся:

— Хапуге Джеку это не по вкусу придется! Так и знай. Присматривай себе лучше другое место.

Он затерялся в толпе и был таков.

Пока мой спаситель помогал мне подняться на ноги, я смог его рассмотреть. Он был высокий, сутулый, полноватый, лет пятидесяти. Выражение его лица я описал бы как веселое негодование; щеки были залиты румянцем, глаза смотрели сквозь очечки с половинками линз, над ними щетинились очень густые брови, отчего можно было подумать, что он постоянно чему-то удивляется. Внешний вид говорил скорее о попытке привести себя в порядок, чем об успешности этой попытки: небрежно повязанный шейный платок, чулки из разных пар, не до конца выбритая физиономия. Сюртук, весь в пятнах, был обсыпан каким-то мелким порошком (познакомившись с этим человеком получше, я понял, что это такое: заводя очередную страстную речь, он наскоро забрасывал себе в ноздри щепотки табака, и тот разлетался вокруг подобием золотого тумана). На голове у него сидел древний парик, который постоянно исхитрялся повернуться так, что косичка оказывалась над ухом, и это лишало его внешность остатков солидности.