Читать интересную книгу Записки наемника - Виктор Гончаров

Я бросаюсь ближе к окну и начинаю пристально следить за группой журналистов. Она или не она? А как ее звали, фамилия ее как? Этого не может быть, это не она. Та была помельче костью. Журналисты уходят в здание. Я с нетерпением жду их выхода. Когда они через полчаса выходят, девушка уже без очков, и я точно определяю, что вижу человека, которого знаю. Это корреспондентка одной из московских газет. Мне нетерпимо хочется ей крикнуть, мысленно передать, что там, где она только что побывала, боснийцы прячут твоего бывшего ухажера Федю Чегодаева. Почему ты не спросила о пленном русском снайпере? Потом написала бы об этом в своей газете, и тогда сербы узнали б, где находится их наемник.

Я слежу за журналистами. Их сажают в джип, который повезет их по городу. Через час их привозят обратно. Снова заводят в полицейское управление и держат там уже больше часа. Солнце склоняется к горизонту. В квартире становится прохладно. Как же ее фамилия? Черняк, Черненко, Черниченко? Звать, кажется, Светлана. Но фамилия, как ее фамилия? Журналистов увезут, и я не использую свой шанс. Необходимо помешать им уехать. Каким образом? Испортить автомобиль? Но еще светло. Я запросто попадусь, или меня подстрелят. Часовой у двери ни на минуту не покидает своего поста. Кроме того, водитель броневика так и не показался из-под своего панциря, а джип стоит у него перед глазами. И тут я замечаю, что джип почти наехал на крышку канализационного люка. Неужели это выход?

Я осторожно спускаюсь по лестнице. Вхожу в подвал. Долго брожу в темноте, разыскивая то место, где трубы канализации уходят к коллектору. Черт! Проход к коллектору настолько низок, что я едва вмещаюсь, кроме того, трубы укутаны в изоляционную стеклоткань, от которой руки мгновенно покрываются мелкими ранками. Из каждой сочится кровь. Неужели у меня все еще есть кровь?

Иногда дорогу преграждают проволочные растяжки, на которых висят трубы в железобетонном лотке. Мне приходится протискиваться через эти растяжки или же разгибать их настолько, чтобы возможно было пролезть. Скорее, скорее. Сейчас журналисты выйдут из полиции, сядут в автомобиль и уедут. Десять или двадцать метров пути показались мне доброй сотней. Наконец-то я выполз в коллектор. Вонь невыносимая. Впечатление такое, что горожане сбрасывают в канализацию дохлых собак и кошек. Заткнув нос рукой, пробираюсь к бетонной ячейке, где расположен люк. Сквозь щель пробивается слабый свет. Надо рисковать. Напрягшись, надавливаю люк головой, придерживаю руками и осторожно сдвигаю его в сторону. Выглядываю. Прямо перед собой за джипом вижу две пары ботинок. Это – часового и кого-то еще. Громко и непринужденно разговаривают. С моей стороны улица пуста. Джип настолько близко стоит к броневику, что водителю броневика почти ничего не видно. Собеседник часового неожиданно быстро уходит в здание, а часовой слишком медленно плетется к двери. Я вонзаю кинжал в шину. Проколоть хотя бы два колеса. У них только одна запаска, помещенная под красивым металлическим диском. Воздух с шипением струится из-под лезвия кинжала. Часовой как ни в чем не бывало топчется возле двери. Если водитель броневика не спит, он слышит это предательское шипение.

Проходит минута, другая. Джип заметно осел на переднее левое колесо. Вонзаю кинжал в другое колесо. Тут часовой, потоптавшись, неожиданно исчезает за дверью. Этих мгновений мне хватило, чтобы полностью посадить джип на обода. А сейчас – скрыться.

…Когда журналисты обнаружили проколотые шины, началась беготня. Старший по чину полицейский распекал часового. Водитель броневика вылез из своего убежища и чесал в затылке, совершенно как русский. Журналистов вначале посадили в броневик. Девушку-журналистку – в первую очередь. Потом началось самое интересное. Владелец джипа, толстый немец, поскольку ругался он до того громко, что я внятно расслышал его «доннер-веттер», тоже журналист и хозяин джипа, заупрямился, и стал доказывать, что никуда без своего автомобиля не поедет. Он вылез из броневика, а за ним и все остальные, в том числе и девушка. Появились вооруженные боснийцы и начали прочесывать близлежащие дома. Я заблаговременно перелез на обгоревший чердак, но боснийцы проверили только нижние этажи, а перелазить через рухнувший пролет лестницы не захотели. Очевидно, они решили, что шины проколол кто-нибудь из местных жителей, обозленный войной и голодом.

Журналистскую группу увели в полицейское управление, а потом, спустя часа два, уже в полной темноте, я услышал их голоса. Их повели на ночлег. Пришло время действовать.

Я осторожно спустился, бесшумно вышел из подъезда. Напротив блестел огонек сигареты часового. Ну и порядки, он курит на посту! Скрываясь за деревьями, я начал догонять журналистов. Вскоре услышал их голоса.

Журналистов привели к трехэтажному зданию, у которого были разрушены два этажа. У двери тоже стоял часовой. Свет в окнах не загорался. Задача моя становилась все сложнее. Как вычислить русскую журналистку? Ясно, что ночевать в одной комнате с мужчинами она не будет. Но где будет ее комната?

Я прокрался во внутренний двор и взобрался по пожарной лестнице на стену соседнего дома. Курит ли моя журналисточка? Кажется, курит. Нужно вспомнить ее фамилию. Чернявская, Черноручко – нет. Кажется, вспомнил – Чередниченко. Светлана Чередниченко.

Из внутреннего двора видно, что в комнатах вспыхивает огонек зажигалки и начинает тлеть сигарета.

Потом зажегся фонарик и толстый немец подошел к окну, пошире распахнул форточку и задернул штору. Я успел заметить, что девушка находится в комнате у немца. Хорошие дела! Мне придется иметь дело с бошем… Он здоровенный, а у меня поджилки трясутся с голодухи.

Я прокрался к окну. Маленький фонарик величиной с авторучку освещал стол. На столе появилась бутылка со спиртным, видимо, коньяком, мясные консервы, галеты. Светлана сидела на стуле возле стола, держала в руке сигарету и что-то говорила то по-английски, то по-немецки. В основном, это были имена существительные. Правда, чтобы соблазнить иностранца, женщине не обязательно владеть иностранным языком, ей достаточно в совершенстве владеть своим… Но вот выудить у немца какую-нибудь информацию, как она это сделала с Федором, уже не сможет. Неужели она купилась на банку консервов?

Но я плохо думал о Светлане.

Немец слопал несколько бутербродов, выпил стаканчика два коньяку и, выключив фонарик, начал приставать к журналистке. Та сопротивлялась. Не сильно, правда, но сопротивлялась. Мне не было видно, как немец лапал девушку, пытаясь склонить русскую журналистку к интернациональной дружбе. Потом послышался грохот стула, звучный шлепок.

Немец включил свой маленький фонарик и начал раздеваться. Он разделся до нижнего белья. Повернулся к девушке и вдруг, хохоча, захлопал по жирным бедрам и животу мощными руками. Ну и бош! Затем немец завалился на одну из кроватей.

Черт бы его побрал! Придется открывать окно, применять насилие. Не могли оставить женщину одну, кавалеры!

Около часа я ждал, когда утихомирятся в соседних комнатах. Потом тихонечко поскреб раму. Никакой реакции. Из комнаты начал доноситься величественный германский храп. Я прошептал:

– Светлана! Чередниченко!

Ни звука. Тогда я влез в форточку. Движения мои напоминали движения кошки, которая вышла на охоту, или, скорее всего, повадки южноамериканского ленивца.

Журналисты беззаботно спали. Я, конечно, не знал, что они проторчали на КПП ООН целые сутки, и потому буквально свалились с ног…

Но Бог ты мой, когда я зажал рот девушке, чтобы она не подняла крика, а тем временем прошептал ее имя и назвал свое, Светлана обвила руками мою шею и начала прижиматься ко мне. Она, вероятно, решила, что зря чересчур сильно сопротивлялась немцу, и поэтому ждала, что немчура все-таки сунется к ней!

Когда девушка сообразила, что ее обнимает человек с совершенно другой комплекцией, тем более, что от меня несло гарью и сажей, которой я измазался на обгоревшем чердаке, то она начала так брыкаться, что немец перестал храпеть.

Кинжал под горлом ее усмирил. Я подождал несколько минут, пока немец не начал опять насвистывать носом. Музыкальный народ эти немцы:

Я выждал и прошептал:

– Не бойся! Меня зовут Юрий Язубец. Тише-е…

Дальше я общался с ней исключительно при помощи жестов. Руку от ее рта я пока не отнимал – девушка могла просто воскликнуть от изумления. Ее сердце колотилось в груди.

– Иди за мной в коридор. Поговорим…

Я повернул торчащий ключ в дверном замке. Немец перестал храпеть, пробормотал что-то во сне и массивной тушей повернулся на левый бок, лицом к стене.

Девушка вышла в коридор.

– Тихо! Идем на лестницу. Здесь нет никаких дежурных?

– Нет, – прошептала Светлана, – только, кажется, часовой снаружи.

Мы пробрались в темноте на лестницу. В одной из комнат разговаривали. Поднялись на межэтажную площадку. Под ногами зашуршали куски штукатурки.