Читать интересную книгу Залог мира. Далёкий фронт - Вадим Собко

Через несколько дней он позвонил Болеру.

— Поздравляю вас, — звучал в трубке энергичный голос Дальгова. — Мы все уже прочли вашу рукопись. Если разрешите, мы отошлём её в Берлин. Я уже говорил с издательством по телефону, подробно рассказал содержание, и там обещают выпустить книгу через два месяца.

Болер не мог произнести ни слова в ответ.

— Алло, вы меня слышите? — забеспокоился Дальгов.

— Хорошо, отсылайте, — с трудом вымолвил старик.

А когда из Берлина прислали уже напечатанную книгу, он долго смотрел на неё, думая о том, что для каждого честного немца возможен теперь только один путь — борьба за новую, единую демократическую Германию, борьба за мир.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ

Бертольд Грингель попрежнему поздно возвращался домой. Он уже редко вспоминал о нападении Бастерта, но всё-таки каждый раз невольно осматривался, поворачивая на свою малолюдную улицу.

Однажды вечером, когда Грингель уже подходил к дому, он заметил на крыльце неподвижную мужскую фигуру. Человек стоял возле двери, освещённой небольшим фонарём. Грингель замедлил шаги. Он хотел было повернуть назад, но потом подумал, что злоумышленник вряд ли будет стоять так, на виду, а значит, и бояться нечего.

Когда он подошёл ближе, человек сделал несколько шагов к нему навстречу и внезапно сказал:

— Здравствуйте, дорогой дядюшка! Я уже потерял всякую надежду дождаться вас.

Грингель опешил от неожиданности. Кто это так фамильярно называет его дядюшкой? Есть у него, правда, брат, а у брата сын, но они живут далеко, в Кёльне, и Грингель не видел их с начала войны. Кто же это может быть?

Он подошёл поближе к фонарю и внимательно посмотрел на гостя. Да, сомнений быть не могло, это действительно его племянник Хорст Грингель. Конечно, он очень повзрослел за эти годы: ему сейчас, наверно, уже не меньше двадцати пяти, а Бертольд помнит его ещё мальчишкой.

— Какими судьбами, Хорст?

Молодой человек обрадовался. Раз Бертольд Грингель не чурается родства, значит, пристанище обеспечено.

— Убежал из Кёльна, дядюшка.

— Это как понимать, убежал?

Он уже открывал ключом дверь своей квартиры. Они вошли в комнату. Бертольд зажёг свет и ещё раз внимательно осмотрел гостя. Да, это, несомненно, Хорст.

— Долго рассказывать, дядюшка, — только теперь ответил молодой человек. — Честно говоря, я бы с большим удовольствием выпил сейчас чашку кофе, если у вас водится что-нибудь подобное.

— Ты что, сбежал от полиции? Украл или ограбил кого? — Грингель, видимо, был не очень высокого мнения о племяннике, который всегда казался ему сорванцом.

— Не совсем так, дядюшка, — рассмеялся Хорст. — Я хоть и не внушаю вам доверия, но на этот счёт можете не беспокоиться. Я сбежал не от полиции, а от армии. Короче говоря, сбежал от мобилизации.

— Что ты вздор мелешь? — возмутился Грингель. — Война уже давно кончилась. Ты говори толком.

— Если вы мне дадите кофе, я расскажу всё по порядку, — лукаво улыбнулся Хорст.

— Ладно, — сердито сказал заинтересованный Грингель. — Подожди, я сейчас всё сделаю.

Он пошёл на кухню, зажёг газ, вскипятил кофе, достал хлеб, масло и поставил всё это перед Хорстом.

— Боюсь, что я нанесу непоправимый урон вашим запасам, дядюшка, — сказал Хорст, намазывая масло тончайшим, еле видимым слоем.

— Ничего, — буркнул Грингель, принимаясь за еду. — Мне хватает.

— Вы попрежнему на том же заводе?

— Да, там же.

— Всё поршни обтачиваете?

— Нет, я теперь директор, — хмуро ответил Бертольд. Ему казалось, что племянник хочет скрыть от него какую-то нехорошую проделку.

— Вы всё шутите, дорогой дядюшка, — отхлёбывая кофе, сказал Хорст.

— Нет, не шучу. Я в самом деле директор завода.

Глаза у Хорста испуганно забегали. Он почувствовал по тону, что дядя говорит правду, и не знал, как теперь вести себя с Бертольдом Грингелем. Наверно, это бестактно врываться поздно вечером к директору завода, даже если это родной дядя.

— Ну, рассказывай, — напомнил Грингель, когда племянник допил кофе.

— Это не слишком весёлая история, — предупредил Хорст. — Вы правильно заметили, что война уже давно кончилась. А только нашего брата опять берут в армию, на первый взгляд, якобы добровольно, а на самом деле принуждают безо всяких. Вот и пришлось удрать. Что касается меня, то я больше воевать не намерен.

— С кем воевать? — рассердился Грингель.

— Так ведь с кем прикажут! Вы, наверно, не знаете, дядя, что у нас в Кёльне творится. Мы теперь живём по плану Маршалла. А это значит работы не найти нипочём, по карточкам ничего не получишь, да и денег нет. Отец тоже без места уже сколько времени. Вот мы с ним и ходили по городам, работёнку приискивали. Только ничего из этого не вышло, и вернулись мы опять в Кёльн. Иду я в первый день по улице, вижу, открыт магазин американский. В витрине всё, что твоей душе угодно, даже тропические фрукты — финики, бананы, апельсины и всякое такое. Огромные ананасы!

Хорст показал руками, какие большие ананасы продавались в магазине, и продолжал:

— Да. Посмотрел я на эти фрукты и сам не знаю, как это получилось, а только взял камень и — раз по витрине! Стекло вдребезги. Ну, конечно, меня сразу схватили и повели в полицию.

Грингель даже отставил чашку, слушая Хорста. Казалось, будто парень рассказывает не о Кёльне, а о какой-то неведомой стране.

— А в полиции, — рассказывал Хорст, — первым делом спрашивают, кем был во время войны, какая воинская специальность. Отвечаю, танкист. Очень приятно, говорят, нам как раз танкисты и нужны. Я сперва ничего не понял. Потом мне разъяснили: предлагают на выбор — либо в тюрьму, отсиживай за разбитое стекло, либо снова воевать.

— Да где воевать? — всё ещё недоумевал Г рингель.

— О, воевать есть где! В Греции — раз, во Вьетнаме — два, на каких-то голландских островах — три. А кроме того генерал Гудериан тоже что-то затевает. В общем, подумал я, подумал — и подался сюда. Пусть меня тут судят, уплачу штраф, зато уж в армию не заберут. Если вы разрешите, дядюшка, я сегодня у вас переночую, а завтра постараюсь найти какую-нибудь работу. В крайнем случае батрачить в деревню пойду.

— Ты завтра пойдёшь работать ко мне на завод, — твёрдо сказал Грингель.

— Вот это совсем замечательно! Хотя да, вы ведь директор. Теперь уж я как-нибудь сумею устроиться на «Мерседесе»…

— Точно так же, как и на всяком другом заводе, — перебил его Грингель. — У нас в Дорнау уже два года не знают, что такое безработица. Тебя на любом предприятии возьмут охотно. Только ты не смей никуда поступать, мне самому рабочие нужны. Слышишь? Это вопрос решённый, ты лучше рассказывай дальше.

Но дальше рассказывать Хорст не смог. Слова не шли у него с языка. За всю свою сознательную жизнь он не видел города, где бы не было безработных. Возможно ли это на самом деле?

Грингель понял его изумление и с тоской подумал о брате. Значит, там всё осталось по-старому: толпа рабочих у биржи труда, голодные глаза детей, солдаты, проходящие с духовым оркестром по улицам города…

Перед ним предстала панорама старого Кёльна с высокими иглами собора и широкой центральной улицей. Казалось, он даже видит осколки стекла, разбитого Хорстом. Может быть, впервые он мысленно сумел отрешиться от того, что его окружало, и с такой отчётливостью представить себе совсем иную Германию. И тогда особенно болезненно почувствовалось, что страна разорвана, что только одна её часть вырвана из тисков нищеты, безработицы, голода.

— Рассказывай про отца, — приказал Бертольд.

Выяснилось, что старый Иоганн Грингель давно не может заработать на хлеб. Он хотел двинуться с сыном сюда, в советскую зону, но не смог: уже не носят ноги. А ведь надо было не только сбежать от полиции, что Хорст проделал довольно ловко, но и долго идти ночами, а потом перебираться через зональную границу.

— Не знаю, что будет с отцом, — говорил Хорст. — Я оставил его без угрызений совести. Всё равно там от меня помощи никакой, а здесь я хоть на посылку ему заработаю.

— Мы что-нибудь придумаем, — ответил Грингель.

Брату он, конечно, поможет, но как помочь тем десяткам, сотням тысяч безработных немцев, которые ходят по улицам западных городов в поисках куска хлеба? Голод может погнать их куда угодно, даже в армию. Этот голод хорошо продуман и организован. Он входит составной частью в программу Маршалла.

— Дядя, — прервал течение его мыслей Хорст. — А вы правда директор завода? Вы не в шутку сказали, что мне завтра можно идти на работу?

Голос Хорста передавал его искреннее волнение. Он боялся, что весь этот мираж может мгновенно рассеяться. Молодой человек уже упрекал себя. Как он мог с такой серьёзностью отнестись к сказкам Бертольда Грингеля!