Читать интересную книгу Пещера - Марк Алданов

— Я забыл убрать. Я не такой хозяйственный, как вы оба, — рассеянно ответил Витя. Он думал о другом, весь полный, пресыщенный впечатлениями, грустью, стыдом, гордостью, радостными укорами совести.

— О, да, мы люди аккуратные, в этом мы с сестрой сходимся. Так воспитаны, — сказал Мишель, доставая из буфета тарелки, ножи, вилки. Засаленные бумажки тотчас исчезли. — Ветчина… Колбаса… Сыр… Так. Все, что нужно для человеческого счастья. А хлеб?

— Хлеба я не купил. Вы мне не сказали.

Мишель качал головой, глядя на него с укором и жалостью.

— Какой вы бестолковый, мосье Виктор!.. Что ж, тем хуже: будем есть без хлеба. А это что? — он взял со стола сложенную тонкую бумажку. — Веронал. Разве вы плохо спите?.. Послушайте, как вы насчет винца?

— Не много ли? Там пили шампанское.

— То есть, это я пил и они. Вы не пили.

— Мне было не до вина, — сознался Витя. Мишель засмеялся. — Пожалуй, если есть вино, я готов.

— Настоящего погреба у нас нет, но бутылок десять недурного вина всегда есть. — Он отворил дверцы второго, маленького буфета; видно, хорошо знал, где что находится в их квартире.

— Graves.[237] Нет, белого я теплым пить не стану… «Moulin à vent».[238] Как вы к нему относитесь?

— Сочувственно.

— Вот и отлично. — Мишель достал пробочник и очень ловко откупорил бутылку. — Ваше здоровье, мосье Виктор… Можно вас называть просто Виктор?

— Разумеется, можно.

— Ваше здоровье, Виктор, хоть вы на редкость бестолковы. — Мишель был чуть навеселе и в самом лучшем настроении духа. Он жадно ел, болтал без умолку, гораздо откровеннее, чем обычно, и, не переставая, пилил Витю за то, что он не купил хлеба, за то, что он баба и не знает жизни. «Еще несколько уроков, и я буду ее знать», — подумал Витя. — Ветчина отличная, — говорил Мишель, — и вино тоже недурное. В графине есть коньяк, но его я вам не рекомендую. Наш метрдотель, Альбер, систематически пил коньяк из графина и доливал водой.

— У вас есть метрдотель?

— Был. Его рассчитали, когда дела стали хуже. Я был этому очень рад… Не тому рад, что дела пошли хуже, а тому, что рассчитали метрдотеля. Во-первых, только maman могла держать заведомого вора, а, во-вторых, к чему нам метрдотель? Состояние у нас крошечное. Maman его временно прибрала к рукам… Вам не нравится вино?

— Нет, вино отличное, — ответил лениво Витя. Он думал, что Мишель от всего — от оперетки, от вина, от женщин, от жизни — получает в десять раз больше удовольствия, чем он. — Ваше здоровье!

— В общем, вы довольны вечером? Не скучали?

— Не притворяйтесь, Мишель: «скучали» самое неподходящее слово, вы это отлично знаете.

Мишель опять весело засмеялся.

— Вы правы. — Он налил еще вина в стаканы. — Женщины очень ко мне лезут, но я знаю им цену. Все они одинаковые: и герцогини, и наши сегодняшние. Моя, кстати, была гораздо лучше вашей!

— Я не нахожу.

— Уж вы мне поверьте! Я это дело знаю. И тут вы сплоховали!

— Послушайте, Мишель, а мы не заболеем?

— Ни в каком случае! — уверенно ответил Мишель и дал технические разъяснения. — А заболеете, так будете лечиться. Нельзя заранее отравлять себе существование.

— В этом вы правы. Это главное несчастье. Я недавно научился бриться: пока боялся бритвы, ничего не выходило. Такова и жизнь.

— Я во всем прав, но не умею говорить так образно как вы. Сыр отличный… Два семьдесят пять? Неужели три двадцать? И здесь переплатил! Скажите, друг мой, зачем вы заказали ту третью бутылку шампанского? Можно было отлично отделаться двумя.

— Не я спросил. Они сами потребовали.

— Еще бы они не требовали! — Мишель смотрел на Витю с благодушным пренебрежением, видимо ни в грош его не ставя. Это стало у него привычкой: все, что делал Витя, Мишель тотчас объявлял верхом непрактичности. — Давайте теперь считаться.

— Потом сочтемся, не к спеху. «Никогда не откладывай на завтра того, что можно отложить на послезавтра».

— Это ваш жизненный девиз? Нет, нет, сегодня! — Мишель вынул карандаш и стал подсчитывать на валявшейся тонкой бумажке от веронала. — За автомобиль заплатил я, двенадцать франков, так что шесть скинуть… Я вам должен сто четыре франка.

— Однако!.. Неужели мы истратили больше двухсот?

— А вы думали? Что? Большая брешь в вашем бюджете?

— Да, — кратко ответил Витя. Он сразу пришел в дурное настроение. «Хорош бюджет — деньги от Муси!.. Мишель хочет знать, сколько я от нее получаю. И, конечно, думает, что это гадко: жить на чужие деньги и тратить по сто франков в ночь на разврат. В самом деле, это очень гадко! Да, нашел, чем гордиться!..»

В коридоре послышался шорох. Мишель поспешно встал и отворил дверь.

— Жюльетт, это ты? Ты не спишь!

— Дай, пожалуйста, мне стакан, Мишель. Мне хочется пить.

— Хочешь вина? Зайди, ты в пеньюаре отлично можешь ему показаться.

— Нет, я налью воды из-под крана… Впрочем, дай вина. — Она подошла к двери, оставаясь в неосвещенном коридоре.

— Доброй ночи, мадмуазель Жюльетт, — сказал Витя. Надеюсь, это не мы вас разбудили?

Жюльетт ничего не ответила. Мишель протянул ей стакан с вином.

— Ты здорова ли?

— Здорова… Спокойной ночи… Мишель, который час?

— Три часа. Что это у тебя такой странный вид? Ты бы, знаешь, закрыла лицо руками, как преступник из общества, проходя перед газетными фотографами.

— У меня болит голова… Спокойной ночи. Не пей так Много. Спокойной ночи, Мишель!

— Спокойной ночи, — проворчал Мишель с досадой. Он вернулся к столу.

— Странная девушка моя сестра, — сказал он, наливая себе еще вина, как бы наперекор совету Жюльетт.

— Она на меня не сердится?

— За что?

— Не знаю. Быть может, за то, что мы так поздно вернулись.

— Только не хватало бы, чтобы я терпел ее контроль! Достаточно того, что я не слежу за ней.

— Она ничего худого, кажется, не делает.

— О нет! Жюльетт всю свою жизнь построила на логике. Она самая рассудительная женщина в мире. Именно поэтому она не имеет у мужчин успеха… А в самом деле, пора спать, — сказал он, потягиваясь. — Я отлично сплю после вина. Но недолго, часов пять, а мне нужно ровно восемь часов сна.

— Спокойной ночи… Так не заболеем?

— Какие глупости!.. Вы посмотрели, у вас есть все, что нужно? Одеяло? Подушка?

— Благодарю вас. Вот читать нечего. Дайте мне какую-нибудь книгу, — зевая сказал Витя.

— У меня книги больше политические. Ведь вам роман?

— Что хотите… Какую это книгу так хвалил тогда в казино Серизье?

— Не интересовался. Романов у меня нет, а книгу, которую хвалил Серизье, я буду читать последней.

— Вы очень его не любите? — небрежно спросил Витя.

— Терпеть не могу.

— Потому, что он социалист?

— И поэтому, и по другим причинам. А вы его любите?

— Ценю.

— Я забыл: ведь вы демократ. Можно ли вас спросить: пошли бы вы на смерть ради Серизье?

— Ну, на смерть! Я не уверен, есть ли такие идеи или люди, ради которых вы пойдете на смерть.

— Это другой разговор! Нет, сознайтесь, у вашей Муси отвратительный вкус.

— У Муси? Почему у Муси?

— Полноте прикидываться, — сказал Мишель, искоса на него взглянув с порога. — Вы заметили, где в коридоре выключатель?

— Да, заметил. В чем прикидываться?

— Точно вы не знаете, что она любовница Серизье… Так не забудьте же потушить в столовой и в коридоре. Спокойной ночи, мой друг.

XVI

Сон не приходил. Сказанное Мишелем сливалось с впечатлениями ночи, с головной болью, с тяжелым запахом краски и нафталина в общее чувство отвращения от всего на свете. «Да, теперь мне все — все равно, — думал Витя. — Моральных преград больше нет. Покончить с собой не жалко, убить — не грешно… Все могу сделать. Я сейчас готовый преступник. Но и все люди, верно, такие же. Очень мало нужно самому обыкновенному человеку, чтобы перейти эту грань…»

В столовой он выдержал характер. На слова Мишеля «Точно вы не знаете, что она любовница Серизье?» Витя равнодушным, не дрогнувшим голосом ответил: «Полноте, какая ерунда!..» Мишель саркастически засмеялся. — «Собственно, почем вы знаете?..» Не получив ответа (молчание Мишеля было необыкновенно значительно), Витя небрежно добавил: «Обо всех ведь говорят гадости…» — «Да, да, конечно, конечно!» — сказал Мишель подчеркнуто-уступчивым тоном. Так семье летчика, пропавшего в море без вести две недели назад, близкие говорят, что в самом деле, он верно опустился где-нибудь на необитаемом острове. — «А впрочем! — произнес Витя и потянулся, — мне-то что?.. Эх, спать хочу…» «Что потянулся, это отлично, но не нужно было говорить: „спать хочу“… Кажется, я как раз до этого сказал, что не засну, и просил дать мне книгу. А впрочем, не все ли равно? И если побледнел, тоже все равно, хотя бы он и заметил…»

Затем он остался один. Витя и себе сначала попробовал сказать: «мне-то что?» Но это не вышло. У него рыдания подступили к горлу. Он разделся и лег в постель. Ему пришло в голову, что до этой ночи он просто никогда не имел времени или, вернее, случая подумать о себе, о своей жизни, о жизни вообще. «Может быть, и у других людей то же самое? Многие, верно, умирают, так и не успев о себе подумать правдиво, по-настоящему…» Он долго разбирался в своих чувствах к Мусе. «Да, конечно, влюбился в первый же день, когда ее увидел. Но в Берлине я думал о ней гораздо меньше. Одно время почти совсем не думал, мне нравилась фрекен Дженни. То было спрятано на дне души. В Довилле моя страсть вспыхнула с новой силой. Но если б я опять уехал, если б зажил другой жизнью, быть может, я забыл бы о Мусе опять, — не через неделю, но через год, через два. И потом, перенес же я ее брак! В сущности, не все ли равно, с кем она живет, если не со мной: с мужем или с любовником», — нарочно самыми грубыми словами говорил Витя.