правильному пониманию. Сегодня его заявлениям мало кто верит. Другие принимают их по процедурным и аналогичным уважительным причинам.
Я не знаю, на самом ли деле отец Экспедитус Шмидт и отец Ансгар Пеллман, два моих новых оппонента, действительно верят своим кардаунам, могу только догадываться. То, что они заявляют, для меня далеко не доказательство. Но они укоренены на старой кардаунской почве во всем, что они делают против меня и, кажется, действительно убеждены, что я скоро рухну под их обвинениями и обвинениями их союзников.
Эти союзники: г-жа Полина Мюнхмайер, издатель печально известного «Храма Венеры», конфискованного полицией. Кроме того, адвокат этой женщины доктор Герлах из Дрездена, кто уже как девять лет против меня. И, наконец, известный господин Рудольф Лебиус из Шарлоттенбурга, социалист, покинувший христианскую церковь, кому я должен отдать от 3000 до 6000 марок, а затем даже 10 000 марок за то, что он намеревался похвалить и восхвалить меня в своей газете.
Я ничего ему не дал. Тогда он примкнул к Мюнхмайерам и с тех пор стал самым неутомимым из моих противников. Я специально отмечаю, что г-н Герлах у него также в качестве адвоката.
И если я теперь добавлю, что этот адвокат Мюнхмайера г-н Герлах также является еще юристом и советником отца Экспедитуса Шмидта и отца Ансгара Пелльмана, то в результате получится следующая отчетливая картина охоты: я полностью окружен.
Меня окружили г-н Кардаунс, г-жа колпортажа Полина Мюнхмайер, г-н Герлах, отец Шмидт, г-н Лебиус и отец Пелльман. Все они готовы к нападению в любое время.
Они отрицают взаимные отношения, но выступают друг с другом в судебных процессах в качестве свидетелей и экспертов, и помогают друг другу сообща в сборе доказательств против меня, как и в подготовке заявлений и прений в суде.
Но самый выдающийся из них — это адвокат Мюнхмайера, который руководит всем и всеми, и даже двумя священниками.
Однако, самым безобидным и приятным, является мистер Кардаунс, кто, насколько мне известно, никогда так и не смог признаться, что он не владеет моими оригинальными рукописями, хотя недавно в качестве свидетеля перед назначенным судьей в Бонне ему пришлось признаться, что он их никогда и не видел.
Будет ли госпожа Мюнхмайер с помощью своих пяти светских и духовных товарищей преследовать меня — это уже давно разрешенный вопрос. Никто из знающих ситуацию, больше его не задает.
Радебойль-Дрезден, октябрь 1910 г.
Карл Май.
IX. В завершение
Так же как мои «Рассказы о путешествиях» — всего лишь эскизы, настоящая работа — тоже только эскиз.
Ничего другого и быть не может, потому что то, о чем я рассказываю, еще не закончено и потому, что множество навязанных мне судебных процессов направлено на меня как угрожающее оружие.
Кроме того, жестокие боли мешают мне писать так, как бы хотелось. Никакой Самсон и Геракл не смогут выдержать в течение десяти лет каждый день по четыре стопки писем и газет, переполненных ядом, презрением и злорадством.
Дух и душа остались сильными. Во мне они совсем не изменились.
Моя вера в Бога и моя любовь к людям не поколебались.
Но мое тело, которое раньше казалось таким несокрушимым, наконец-то захвачено. Оно хочет рухнуть.
Год как у меня пропал естественный сон. Если хочется отдохнуть несколько часов, приходится прибегать к искусственным средствам, к снотворным, которые только оглушают, но не безвредны. Я даже не могу есть. Всего несколько кусочков в день, которые заставляет меня съесть моя бедная, добрая жена. Но зато есть боль, непрекращающаяся, жуткая боль в нервах, что тянет меня по ночам и вырывает у меня из рук перо по сто раз в день!
Я чувствую себя так, будто должен непрерывно кричать, звать на помощь. Я не могу лежать, сидеть, ходить или стоять, но все же мне приходится делать все это. Я хотел бы умереть, умереть, умереть, и все же я не хочу и мне не позволено, потому что мое время еще не истекло. Я должен делать свою работу.
Моя задача? Да, моя задача!
Наконец-то, наконец-то я осознал ее. Она точно такая же, как я предполагал, и все же совсем, совсем другая.
Я уже говорил: проблема Карла Мая как и проблема всех остальных смертных, проблема человечества в физическом облике.
Но в то время как большинство людей призвано лишь представлять определенные этапы большой проблемы в своем маленьком узком кругу, есть и другие, те, кто сталкивается с трудной задачей выразить ее, даже и в небольшом масштабе, но не в деталях, а в целом. Многие из них представляют части человечества, но эти немногие представляют собой образы человечества.
Многие могут сохранить свой узкий круг чистым, таких — десятки людей, они могут даже показаться образцовыми людьми.
Но немногим дарованы добродетель и грех, чистота и нечистота всего человечества в той же пропорции что и эта: они могут стать известными генералами или грубыми убийцами, великими дипломатами или известными мошенниками, успешными финансовыми гениями или мелкими карманниками, но никогда не станут примерными подражателями. Им не даровано благостное счастье бессознательной посредственности.
Если жизнь сильнее их, то они мечутся между добродетелью и пороком, между высотой и глубиной, между ликованием и отчаянием, пока не рассеются в облаках или не разобьются в ущельях.
Если они сильнее жизни и если они рождены в счастье, то они будут пролагать свои сияющие пути в величественном спокойствии; если же они родились перед очами презрения, бедности и нужды, то они достигнут своей цели своими действиями, потому что должны ее достичь, но сопротивление, которое им придется преодолеть, будет жестоким, неумолимым, и прежде, чем они, поднявшись туда, смогут издать свой победный клич, они устало рухнут, измученные, чтобы закрыть глаза на этот мир.
На самом деле каждый должен знать к каким людям принадлежит, или по крайней мере следует подумать об этом.
Я выполнил это, и пришел к убеждению, что я не должен был претендовать на дешевое невозмутимое среднее счастье, но должен был познать человеческие страдания в их глубочайших безднах, чтобы от них продвигаться вверх, поднимаясь упорно и стремительно, как человечество из потоков пота и крови, и требуются тысячелетия, чтобы преодолеть это.
Я также убежден, что мне суждено было встретить упорное сопротивление, которое все еще противостоит мне сегодня, и что я не должен жаловаться на это, потому что я был к нему готов, так же как и человечество, которое продвинется быстрее, если наконец, пожелает прекратить препятствовать своему собственному пути.
Как видите,