Читать интересную книгу Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

с глубокой завистью наблюдавших за посетителями гостиницы.

Если в Тотьме милиционер пришел проверять документы в гостиницу, то в Кирове меня задержали прямо на улице. Слишком я отличался от окружающих: в вельветовой куртке, узких по тому времени брюках и с фотоаппаратом. Замечу, что Киров был закрыт для иностранцев.

Из Кирова я отправился в Муром. Я бывал там уже в 1956 году. Это был центр военной промышленности, в том числе атомной. Муром был одним из самых древних русских горо­дов, и там сохранились церкви 16-го века. Отсюда я соби­рался в Меленки, но решил переночевать в гостинице, чтобы утром пофотографировать. Утром, выбирая точку, удобную для съемки, я издали заметил женщину с авоськой, внима­тельно и, как мне показалось, с осуждением на меня погля­дывавшую. Я отнес это к своей одежде. Сделав снимки, я по­шел на остановку так называемых грузотакси, а попросту — грузовиков, ходивших в Меленки. Не успел я приблизиться, как из-за угла, запыхавшись, выскочили три милиционера с воинственными лицами, и прямо бросились ко мне.

— Документы! — скомандовал старший.

Я достал паспорт, который он недоверчиво стал разгляды­вать на свет, передав его на осмотр остальным.

— Что вы здесь делаете?

— Еду в Меленки.

— Зачем?

Я объяснил.

— Почему фотографируете?

— А что, нельзя?

— С прошлого года можно.

— Ну так что же?

— А вы кто? Художник?

— Инженер.

— А зачем фотографируете?

— Так, интересно.

Им пришлось нехотя отпустить меня.

75

В 1958 году я познакомился с Эрнстом Неизвестным. Он был уже популярен, но подвергался гонениям, и его лишили мастерской. Друзья мои, скульпторы, уступили ему комнату в своем подвале. Эрнст был возбужден: «Буду назло им работать на века! В граните, в бронзе!»

К великому моему огорчению, скульпторы рассорились. Их дружба не пережила барельеф в доме-музее Чайковского в Клину, срубленный по приказу властей. Дима Сидур отде­лился, а Лемпорт и Силис остались в подвале. После этого Сидур приобрел известность как авангардистский иллюстратор и скульптор. Он иллюстрировал Ицхака Мераса, уехав­шего в Израиль, а в 1977 году я видел на центральной пло­щади Касселя скульптуру его работы, и его очень хвалил из­вестный немецкий авангардист Джозеф Бойс.

Еще до того, как скульпторы рассорились, Володя Ле­мпорт слепил мою голову, а выпускник ВГИКа Саша Раби­нович, превратившийся потом в Александра Митту, сделал ее сюжетом своей дипломной кинокартины, где были сняты оригинал и скульптура.

В подвал похаживал знаменитый московский остряк и со­чинитель анекдотов композитор Никита Богословский. Он продемонстрировал при мне свое искусство экспромта, напи­сав в один присест книгу отзывов на скульпторов от разных лиц и разными почерками.

76

Зимой 1958 года, выйдя из дому, я по обыкновению пошел посмотреть свежую «Литературную газету», которую расклеивали на заборе напротив моего подъезда. К своему изумле­нию, я увидел там огромный фельетон Линского против А. М., который был назван аферистом и мошенником, а главной его аферой оказалась «Антология средневековой еврейской поэ­зии», над которой он столько трудился. Я немедля написал письмо в Ленинград с выражением поддержки и сочувствия, а сам побежал к Любе Кушнировой поделиться негодованием.

— А что вы удивляетесь, — огорошила она меня. — Он и есть мошенник.

— Как?

— Вот так!

— Но ведь вы были о нем другого мнения! Я у вас с ним и познакомился!

— Я его тогда не знала.

Она меня убедила. Из Ленинграда стали поступать длин­нейшие письма, где были даже стихи на библейские темы.

77

Во ВНАИЗе работал чертежник. Будучи в армии, он слу­жил на Соловецких островах, откуда по состоянию здоровья комиссовался. В Москве он стал фанатиком-туристом, дой­дя до такого безумства, что по вечерам бродил по городу для тренировки с саквояжем, набитым булыжником. Его любознательность не знала границ.

Я внушил ему интерес к литературе.

— Юрка! — сказал я как-то. — Чего ты здесь пропадаешь? Иди учиться. Может,, писателем станешь.

Он послушался, пошел учиться и стал работать в Комите­те молодежных организаций. Теперь это довольно известный критик Юрий Идашкин.

78

Нет ничего естественнее скорби

Живых по мертвым.

Моше Тейф

Уже в 1956 году Геня стала жаловаться на боли. У нее на­шли рак, она это знала и продолжала держаться с исклю­чительным мужеством. «Подумаешь! — вызывающе говорила она. — Посмотрим, кто кого, я или этот рак!»

Одно время стало казаться, что Геня берет верх. Но эту роковую битву она не выиграла. Ее положили в больницу в Москве, пытались лечить рентгеном, что лишь вызвало ожоги, от которых Геня сильно страдала. Потеряв надежду, она уехала в Калинковичи, за ней последовала Рива, чьей судьбой стали похороны близких. Туда поехала и Туся с сы­ном, приехал и Яша. Осенью 1958 года дело пошло к кон­цу, и в ноябре Геня скончалась в страшных мучениях. В от­личие от матери, которая умерла после операции и избежа­ла мучительного ракового истощения, Геня хлебнула полную чашу.

Дом был продан, и Калинковичи как семейное гнездо пе­рестали существовать.

79

На тот и этот случай неумолим закон —

В холодный белый мрамор

Ты будешь превращен.

Карло Гоцци

И вам, ребята, совет я дам —

Не посещайте отель прекрасных голых дам!

Из народной песни

Я стал ужасно тяготиться ВНАИЗом. Он угнетал бессмыс­ленностью. Меня раздирали противоречия. Я был бы счаст­лив вовсе бросить технику и стать свободным человеком, как многие мои друзья, но у меня не было для этого базы, а в за­работке я нуждался.

Лев Григорьевич Пуссет посоветовал: «Идите в станко­строение и займитесь программным управлением. Там при­меняют магнитную запись».

Я последовал его совету и связался с ведущим научно-исследовательским институтом станкостроения — ЭНИМС. Начальником отдела программного управления был Влади­мир Григорьевич Зусман. Я начал с ним переговоры об ас­пирантуре. Зусман охотно согласился поддержать меня. Я по­дал в ЭНИМС документы и стал ждать 1-го октября, нача­ла экзаменов. На сдачу экзаменов в аспирантуру полагался месячный отпуск. Но назначенный срок неожиданно отложи­ли.

ЭНИМС официально объявил о приеме пяти аспирантов: трех в очную аспирантуру и двух в заочную. На эти места по­ступило пятнадцать заявлений: четырнадцать от евреев и одно от армянина. Способные русские, если они и оказывались в станкостроении, не нуждались в ЭНИМСе. Они могли пой­ти в гораздо более привлекательный учебный институт или в