устроить намного ближе. На бал в чьё-то поместье? К балам в таком наряде я не готова, и вы, прекрасно это понимая, не станете позорить меня перед местной публикой. Ничего не путаю?
— Пока нет, — кивнул Елецкий.
— Но вы же сами говорили, что обычно добираетесь верхом до Москвы около трёх часов. Карета идёт медленнее, значит, затратит примерно на час больше. Вывод: мы едем в столицу. Что… Вернее, кто там у вас? Друзья и дела отпадают — я вам для них не нужна. Остаются родственники.
— Браво! — искренне зааплодировал он. — Если ещё скажете, к кому именно, то я готов…
— Не утруждайте себя обещаниями. В данном случае они слишком легко мне достанутся, как и выигранный спор. Буквально два дня назад вы рассказывали, что оба ваших брата сейчас не в столице: старший служит послом за границей, а средний — в морской экспедиции. Батюшка, к несчастью, умер два года назад. Про ужасную судьбу матери и говорить не хочу. Остаётся лишь одна ваша бабушка — княгиня Екатерина Михайловна Елецкая.
Руку и сердце вы мне не предлагали, да и не сможете в силу нашей огромной разницы в статусах. Поэтому смотрины отменяются. Но у меня есть Дар. Вы уже почти поверили в него, хотя местами ещё и сопротивляетесь. Ваша бабушка — женщина очень преклонного возраста и не может не иметь заболеваний. Ей стало плохо и необходима моя помощь?
— Действительно, всё просто, — тихо проговорил поражённый князь, — как только разъяснили. Но в этой простоте кроется нечто колдовское. Вы знаете, Елизавета Васильевна, я иногда боюсь вас. Думал затеять с вами небольшую занимательную игру в вопросы-ответы, а теперь чувствую себя так, будто бы вы мысли читать умеете.
— Бросьте! Обыкновенные причинно-следственные связи и никакого колдовства! — рассмеялась я, внутренне радуясь, что и сегодняшняя пикировка осталась за мной.
- “Обыкновенные”? Родись вы мужчиной, то сделали бы себе неплохую карьеру в сыске. Лиза… — неожиданно накрыв мою ладонь своей, с лёгкой горечью в голосе признался он. — Я никогда не встречал такой странной, но удивительной девушки. И, поверьте, искренне жалею, что не являетесь хотя бы баронессой.
— Вы забыли добавить пару слов о моей неземной красоте. Надо начинать с этого комплимент для любой женщины, — мягко высвобождая свою руку, ответила я и перевела разговор с опасной темы. — Так что там с Екатериной Михайловной?
— Ей действительно несколько месяцев назад стало хуже. Бабушка имеет жёсткий и стойкий характер, поэтому притворяется, что здорова. Но меня не обмануть. Недавно я отправил ей письмо, где описал ваши возможности и предложил попытаться помочь с помощью чудесного Дара. Если она сразу согласилась, то дела плохи. Поверьте, и в мыслях нет требовать от вас излечения близкого мне человека. Но если вдруг получится, то буду очень благодарен.
— Хорошо. И я ничего обещать не буду. Но какие симптомы у Екатерины Михайловны? Вы как врач должны знать.
— Удивитесь, но не знаю, — развёл руками он. — Повторюсь, что бабушка очень скрытный человек. Удалось выяснить лишь то, что часто теряет сознание. Такое от всех не спрячешь. Как только я начинаю заводить разговор о недуге, она сразу же переводит его на очень сложную для меня тему. Мол, помирать скоро, а так хочется увидеть меня рядом с хорошей супругой, в окружении детишек. И давай предлагать варианты, которые сама же и отвергает. На этой части разговора я обычно стараюсь сбежать.
— Ну, её понять можно, — согласилась я с мыслями княгини, почему-то представив картинку со своей персоной на месте “хорошей жены”. — Сколько вам лет? Тридцать один? В таком возрасте…
— Прошу, — поморщился Илья Андреевич. — Только вы, Лиза, не начинайте эту пытку. Из-за неё я лишний раз стараюсь не показываться в Москве. Семейные узы не для меня. Пытался. Честное слово, пытался крутить романы, но буквально через несколько дней готов был уехать в тайгу или уйти в кругосветное плавание.
Я не могу слушать этих, извините, гусынь, увешанных драгоценностями и потоком извергающих глупости. Сплетни, слухи. Кто с кем встречается или намёки на нечто большее, чем прилюдные редкие встречи… Нет! Не создан для подобного! Я патологический одиночка.
— Странно слышать такие откровения от человека, который изучает душевные болезни. Думаю, что неуравновешенные особы вроде Витковской или Зобниной вам тоже не про научные труды монологи устраивают.
— Это другое. Я изучаю их и не примеряю подобные откровения на себя. Мой путь — это наука, ради которой в состоянии перетерпеть многое.
— Да бросьте! — не поверила я и попыталась немного смутить Елецкого, чтобы немного вывести на чистую воду этого вруна. — Одиночка одиночкой, но вам тридцать лет. Здоровый мужчина не может иметь определённых естественных потребностей. Или вы не очень здоровы?
— Ну… — с лёгкой заминкой ответил Елецкий. — Поверьте, что здоров, и со всем остальным тоже хорошо. Я бы не хотел развивать нашу беседу в этом ключе.
Уже собиралась слегка съязвить, но тут вспомнила, что в это время считалось вполне нормальным водить юношей на обучение к опытным жрицам любви. Шоком была когда-то причинная в “девяностые” информация о том, что даже кадетов чуть ли не строем водили в публичные дома. Это не считалось чем-то зазорным для неженатых мужчин. Естественно, князь тоже…
И тут меня затопила настоящая злость, как только представила Илью рядом с элитной проституткой. Так бы и дала ему по морде! И ей заодно! Скотина! Сексист проклятый! Ещё и глазки мне строит, хотя шляется чёрт знает где! Джентльмен недоделанный! Козёл! Лучше бы возился со своими дурочками, колбочками и электричеством! А то научного интереса ему не хватает!
Внезапная безмолвная вспышка гнева продолжалась несколько минут. Видимо, все эмоции отразились на моём лице, так как князь удивлённо-встревоженно смотрел на меня и не старался вступить в разговор. Правильно, кстати, делал. Вякни он хоть одно слово, и много интересного о себе бы узнал.
— Что с вами? — наконец спросил он.
— Неважно чувствую. Видимо, не выспалась, — соврала я и, не выдержав, добавила. — А не боитесь подцепить дурную “французскую болезнь”?
— От кого? — совсем растерялся он.
— От тех, с кем своё “здоровье” удовлетворяете.
— Лиза. Я вообще-то приличный человек и подобные разговоры считаю неуместными.
— Делать можно, а разговаривать нельзя? Как это цинично!
— Что делать? Я вас окончательно перестал понимать. Объяснитесь.
— Пусть продажные девки объясняют вам, а я не намерена. В конце концов, это ваше право развлекаться так, как хотите. Меня подобное касаться не должно.
И вот тут уже надолго замолчал Елецкий. Вижу, что злится не меньше моего. Вон как на скулах желваки ходят.