другой рукой обнимая меня за плечи и нежно похлопывая по спине.
— Ты хорошо поживаешь, мой друг? — спросил я, рассматривая его лицо.
— Хорошо, хорошо, — ответил он улыбаясь.
Слишком слабо сказано, подумал я. У него был попросту цветущий вид. Восемь лет назад, когда мы встречались в последний раз, ему уже пошел восьмой десяток, и он явно перенес эти годы лучше, чем я. Я представил ему Джеки. Это была потешная картина: Фон, ростом шесть футов три дюйма, а на вид еще выше благодаря своему длинному одеянию, улыбаясь, наклонился над Джеки (пять футов один дюйм), и ее детская ручонка совсем исчезла в его широкой смуглой лапе.
— Пожалуйста, заходите, — с этими словами он взял нас за руки и повел в дом.
Все было так, как я помнил. Уютная прохладная комната с леопардовыми шкурами на полу, украшенные изумительной резьбой деревянные кушетки с горами подушек. Мы сели. Одна из жен Фона принесла поднос с бутылками и стаканами. Фон щедрой рукой наполнил три стакана шотландским виски и, радостно улыбаясь, вручил нам. Я посмотрел на четыре дюйма неразбавленного виски в моем стакане и вздохнул. Что бы ни совершил Фон со времени моего прошлого визита, в общество трезвости он не вступил.
— Ваше здоровье! — сказал Фон и сделал добрый глоток.
Мы с Джеки пили не так рьяно.
— Мой друг, — сказал я. — Я очень, очень рад опять тебя видеть.
— Ва! Рад? — воскликнул Фон. — Вот я рад тебя видеть. Когда мне сказали, что ты снова в Камеруне, я сильно обрадовался.
Я осторожно глотнул виски.
— Мне говорили, будто ты на меня сердишься за то, что я написал книгу, где рассказал, как весело мы проводили время в прошлый раз. Я даже боялся ехать в Бафут.
Фон насупился.
— Кто же это тебе говорил? — грозно спросил он.
— Да так, один европеец.
— А! Европеец… — Фон пожал плечами, словно удивляясь, как я мог поверить тому, что мне говорил какой-то белый. — Ложь это.
— Ну и слава богу, — произнес я. — Мне было бы тяжело, если б оказалось, что ты на меня сердишься.
— Нет, нет, я на тебя не сержусь, — сказал Фон и налил мне добрую порцию виски, я не успел даже помешать ему. — Эта книга, которую ты написал… Она мне здорово понравилась… ты прославил мое имя на весь мир… теперь люди повсюду знают мое имя… это здорово.
Я еще раз понял, что недооценил Фона.
Он определенно смекнул, что лучше какая-то известность, чем никакой.
— Понимаешь, — продолжал он, — много народу приезжает сюда в Бафут, самые разные люди, и все показывают мне твою книгу, в которой стоит мое имя… это же замечательно.
— Да, это замечательно, — в замешательстве согласился я.
Мне и в голову не приходило, что Фон стал по моей милости литературным героем.
— Когда я ездил в Нигерию, — сказал он, задумчиво разглядывая на свет бутылку, — когда я ездил в Лагос на встречу королевы, там у всех европейцев была твоя книга. Очень много людей просили меня написать имя на твоей книге.
Представив себе Фона раздающим в Лагосе автографы на экземплярах моей книги, я просто онемел.
— Вам понравилась королева? — спросила Джеки.
— Ва! Понравилась? Очень понравилась! Замечательная женщина. Совсем-совсем маленькая, вроде тебя. Но сильная, сразу видно. Ва! Это очень сильная женщина.
— А Нигерия тебе понравилась? — спросил я.
— Не понравилась, — твердо сказал Фон. — Слишком жарко. Солнце, солнце, солнце, я обливался потом. А эта королева, она сильная… идет — и хоть бы что, совсем не потеет. Замечательная женщина.
Он посмеялся, вспоминая что-то, и рассеянно подлил нам виски.
— Я подарил королеве зуб слона, — продолжал он. — Вы его видели?
— Да, я его видел, — ответил я, припоминая великолепный резной бивень, преподнесенный ее величеству камерунцами.
— Этот зуб я подарил от всего народа Камеруна, — объяснил он. — Королева сидела в каком-то кресле, и я тихо подошел к ней, чтоб отдать зуб. Она взяла его. Тут европейцы стали говорить, что не годится показывать свою спину королеве, поэтому все люди пятились. И я пятился. Ва! А там ступеньки! Я боялся, что упаду, но шел очень тихо и не упал… а как боялся!
Он смеялся до слез при воспоминании о том, как, отходя от королевы, пятился по ступенькам.
— Нет, в Нигерии плохо, — сказал он, — слишком жарко… Я обливался потом.
При слове «обливался» его глаза остановились на бутылке виски, поэтому я поспешно встал и сказал, что нам пора идти: надо еще разобрать вещи. Фон вышел с нами на залитый солнцем двор и, не выпуская наших рук, с высоты своего роста пристально посмотрел нам в глаза.
— Вечером вы придете опять, — сказал он. — Мы выпьем, а?
— Конечно, мы придем вечером, — заверил я его.
Он широко улыбнулся Джеки.
— Вечером я тебе покажу, как мы веселимся в Бафуте.
Фон важно взмахнул рукой, отпуская нас, повернулся и пошел к себе в дом, а мы побрели к рестхаузу.
— Боюсь, после такой дозы виски я не смогу завтракать, — сказала Джеки.
— Какая же это доза? — возразил я. — Просто скромный аперитив, утренняя зарядка. Вот посмотришь, что вечером будет.
— Вечером я пить не пойду, управляйтесь вдвоем, — твердо произнесла Джеки. — Мне одну рюмку, и все.
После завтрака, когда мы занялись животными, я случайно глянул через перила веранды на дорогу и увидел направляющихся к дому людей. Когда они подошли ближе, я заметил, что у каждого