бессилия почти вдвое. Она сама была на пороге смерти, а ее первый "мужик" утонул лет
пятьдесят назад. И она любила. И хотела дожить до ста лет. И тут Николай сделал тот
банальный вывод, что Нина Афанасьевна живет. Лишь после смерти люди постепенно
исчезают из памяти других, а она исчезает уже сейчас, потому что стала всем безразлична. И
ему тоже. Но что можно сделать? Пусть что-то небольшое, обыкновенное, житейское… Вот-
вот, именно житейское – это-то и хорошо. Внимание Николая привлек торшер около кровати,
с выключателем на длинном шнуре, чтобы старуха могла включать свет, когда ей нужно.
Торшер был без абажура, и ночами голая лампочка, конечно же, слепила.
В дверь заглянула Наденька. Николай задержал ее и попросил найти лоскут какой-
нибудь яркой ткани, иголку с нитками и, если найдутся, плоскогубцы. Плоскогубцы нашлись
быстрее всего. Николай сходил с ними во двор, где лежала куча металлолома, и вернулся с
куском проволоки. Дело было не сложным, но требующим выдумки, и так, как хотелось,
удалось сделать лишь с четвертого раза. Когда через полтора часа Николай пристроил абажур
на лампочке и щелкнул выключателем, старуха ахнула. Она сидела на провисшей сетке,
держась за поясок, привязанный к противоположной спинке, и кротко любовалась ярким
разноцветьем, так не привычным в ее комнате. Заглянула Валентина Петровна и,
улыбнувшись одним каким-то намеком на улыбку, вывернула нижнюю губу с выражением
"ну и ну". Наденька с удовольствием подмела оставшийся мусор.
Давно уже Бояркин не испытывал такого хорошего настроения. "А ведь, наверное,
быть человеком совершенным – это и значит быть человеком добрым, – думал он, используя
и этот маленький эпизод для общих педагогических выводов. – Доброта – это самое простое
и самое естественное, это основа духовного. А в жизни, в сущности, нет выбора – быть
добрым или не быть. Доброта – это долг, возложенный на тебя уже одним званием человека.
Быть не добрым, значит уже в какой-то степени уходить в сторону от этого звания… Видимо,
для ученика надо создавать такие ситуации, в которых он мог бы почувствовать себя добрым.
Так, так, – подумал Николай, – а не семя ли это вообще всей педагогики будущего?"
За обедом в основном говорили Наденька и Валентина Петровна. Николай поел и,
удалившись в большую комнату, посмотрел сквозь стекло на книги, просмотрел газеты на
журнальном столике, подумал о Нине Афанасьевне, о новой, только что пришедшей в голову
схеме образования-воспитания, но обо всем как-то не всерьез – здесь почему-то было
невозможно сосредоточиться.
По пути домой, в автобусе, Коляшка заснул, мягко провиснув на руках Бояркина.
"Какой он беспомощный", – думал Николай, видя тоненькие бровки, крохотный курносый
носик. Даже дыхания сына было не слышно. Вся его крохотность заставляла волноваться и
не верить, что из такой крохи вырастет взрослый человек. "Думать он будет уже как-то иначе,
– размышлял Николай. – Но хоть немножко, да, по-моему. Вот что значит сын! Интересно,
как думает об этом Наденька? Надо будет у нее спросить…" Николай очнулся и удивился, –
оказывается, он забыл, что Наденька едет рядом. Но как о таком спрашивать? О таком не
спрашивают, таким делятся сами, если есть, чем делиться. Николай покосился на жену и
увидел закинутую назад сонную голову с открытым ртом. "Уж и заснуть-то по-человечески
не может, – подумал он. – Едет как купчиха в карете. Как же это так – ей до сих пор ничего не
надо".
Бояркину очень хотелось с кем-нибудь поговорить, поделиться накопившимся. Где
теперь Игорек Крышин? Что делает? Он-то, конечно, счастлив – еще бы, ведь у него такая
жена – Наташа. Конечно же, и дети у них уже есть… Интересно, какие они? На кого похожи?
Какими стали сами Игорек и Наташа? Почему они, старые друзья, живут далеко друг от
друга и не могут встречаться и говорить?
Николай снова посмотрел на сына и ощутил, как вся душевная муть медленно
расходится… Он почувствовал, как одиноки они с сыном и как крепко спаяны…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Николай отсыпался после ночной смены, и за телеграмму расписалась Наденька. Она
тут же разбудила мужа. Бояркин, ничего не понимая со сна, прочитал лежа и сел. "Выезжай
похороны бабушки. Полина". Бояркин перечитал еще несколько раз. Как не хотелось в это
верить, но сомнений не оставалось – умерла бабушка Степанида. Казалось, совсем недавно
она была здесь, в этом городе, на его свадьбе. Как же за такое короткое время можно было
умереть? Почему подпись "Полина"? Неужели бабушка снова переехала из Ковыльного к
тетке Полине? Наверное, так.
Николай пересчитал все деньги – не хватало даже на билет в один конец. Он быстро
оделся и побежал к Ларионову.
Борис только что поднялся – умытый, но не причесанный, он пил чай. Пригласил и
Николая. Бояркин, увидев густой, по-деревенски беленый молоком чай и хлеб с маслом,
почему-то даже не почувствовал голода. Ларионов отдал ему все деньги, которые нашлись, и
сказал, что звонить на работу, предупреждать не надо, – он все объяснит сам.
Теперь нужно было съездить к дяде Никите. Не соединиться ли им? Бояркин был в
овчинном полушубке, и в автобусе весь взмок. Но такси слишком дорого, а денег в обрез.
Дядя, позванивающий большими ключами от гаража, встретился у подъезда. Как
показалось Бояркину, он был совершенно спокоен.
В любой ситуации Никита Артемьевич привык чувствовать себя этаким молодцом,
превосходящим в чем-то всех остальных. Это удавалось даже теперь. Он находил какую-то
особую весомость мироощущения в том, что у него, как у каждого нормального человека,
была мать, и вот теперь, когда мать умерла, к нему пришло большое горе, которому, конечно,
сочувствуют все. Сегодня он понравился сам себе тем, что он, такой сильный, решительный
и строгий человек, оказывается, любил свою слабую старушку-мать и очень дорожил ею. И
вот это-то нежно-горькое чувство давало ему ощущение здоровой, крепкой полноценности.
Горе не только не подчинило Никиту Артемьевича, но даже и не покачнуло его – он остался
самим собой.
– Ничего не поделаешь, – успокаивая племянника, проговорил он. – Не вечной же она
была. Ты что, летишь?
– Ну а как же!? Прямо сейчас. А ты когда?
– Сейчас надо еще по магазинам пробежаться – там ведь, в этом Мазурантово… Ты
хоть понял, что надо ехать в Мазурантово? Там, наверное, ничего не достанешь. Надо хоть
колбаски на поминки прихватить… Ну, что, вместе пробежим?
– Нет, я в аэропорт, – сказал Николай.
Ясным и понятным Бояркину казалось сейчас одно: если беда, значит надо спешить.
Покупая билет, ему пришлось