class="p1">Дело в том, что, хотя Курчатов уже знал из донесений разведки НКГБ об использовании бериллийполониевых источников в качестве нейтронных инициаторов, в данном случае «источник» впервые сообщал конкретную информацию о том, что «полоний производится из висмута». Для Курчатова эта информация была крайне важна, но… не актуальна! Дело в том, что в тот момент у него не было ни висмута, ни атомного реактора, в котором висмут должен превращаться в полоний. Но эта информация ставила стратегическую задачу.
И он, исходя из данных разведки (лично Жоржа!) поставил задачу перед специально созданным институтом НИИ-9 и, конкретно, перед З. В. Ершовой, разработать технологию этого будущего процесса.
Об этом есть авторитетное свидетельство М. В. Владимировой, преемницы руководства лабораторией от З. В. Ершовой:
«В 1946 г. перед радиохимиками института была поставлена задача разработки технологии выделения этого элемента <полония> из облучённого в ядерном реакторе висмута».[572]
Пришлось начинать длинную цепочку «предварительных работ»:
«Первые полгода ушли на то, чтобы найти и освоить в СССР добычу природного висмута. Затем освоить металлургическое производство по выплавке чистых металлических висмутовых блочков».[573]
В дальнейшем потребовалась колоссальная и опаснейшая работа ленинградских (руководитель Д. М. Зив) и московских (руководитель З. В. Ершова) радиохимиков для того, чтобы к марту 1949 года получить около 200 кюри полония. (Для одного «ежа» нужно около 50 кюри).
Чего стоит только проведённая по распоряжению И. В. Курчатова и В. Г. Хлопина операция (1946–1947 гг.) извлечение полония из накопившегося в 50 ампулах с радием (общая масса радия 15 г.[574]) из Государственного радиевого фонда!
За 15 лет хранения за счёт распада радия выделившийся гелий создавал в хрупкой стеклянной ампуле давление в 300 атмосфер. Но разработали специальные методики, и ни одна из ампул не «рванула» при вскрытии. В ходе этой операции получили ~100 кюри полония-210 и – 100 мг свинца-210, превращающегося за счёт бета-распада в полоний. Полученный полоний использовался для проведения экспериментальных работ по отработке конструкции «советского ежа».[575]
14.53. Лаборатория по производству полония-210 в 1951 году.[576]
Цепочка была длинной объективно. Технологические подробности этой цепочки изложены в докладе на международном симпозиуме ИСАП-96.[577] Тем более важно было начать работы как можно раньше. Она и началась сразу после того, как Харитон и Щелкин узнали данные разведки:
«Исходным моментом для начала работ послужило решение, принятое в 1946 г. в КБ-11 Ю. Б. Харитоном и К. И. Щелкиным о создании нейтронного запала (НЗ) на основе полоний-бериллиевого источника».[578]
Если бы не данные Дельмара начала 1946 года, то к августу 1949 года могли и не успеть.
А то, что данные Дельмара были учтены весьма оперативно, следует из такого факта. Уже через два месяца после получения информации от Жоржа,
«8 апреля 1946 года вышло Постановление Совета Министров № 805–327 об организации КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР. Главным конструктором КБ-11 был назначен Ю. Б. Харитон, заместителем – К. И. Щелкин, руководителем лаборатории нейтронных инициаторов (лаборатория № 7) – А. Я. Апин… Отметим, что Ю. Б. Харитон считал проблему создания нейтронного запала для атомной бомбы одной из важнейших».[579]
Т.е. лаборатория № 7 была создана практически сразу после получения информации от Жоржа.
Дальше события разворачивались так:
«В июне 1947 года А.Я Апин, командированный из Института химической физики АН СССР, приступил к созданию нейтронного запала. Разработкой его конструкции и технологии изготовления под руководством А. Я. Апина занялись В. А. Александрович, В. А. Давиденко, М. В. Дмитриев, В. Р. Негина и конструктор А. И. Абрамов. Для достижения необходимого результата требовалось освоить новую технологию использования полония, применявшегося в качестве источника излучения и обладающего достаточно высокой радиоактивностью. При этом нужно было разработать сложную систему защиты контактирующих с полонием людей и материалов от его альфа-излучения. К сожалению, в дальнейшем большинство из сотрудников лаборатории № 7, работая в не приспособленных для использования радиоактивных веществ помещениях, получили лучевую болезнь и преждевременно ушли из жизни.
В конце 1947 года на базе лаборатории А. Я. Апина образовали уже три лаборатории, одну из которых возглавил В. А. Александрович. Тематики лабораторий, конечно, существенно различалась, но многие характерные черты их деятельности были типичными. Каждый из участвующих самостоятельно или в соавторстве с коллегами предлагал по нескольку возможных вариантов конструкции атомного запала. После многократных обсуждений и экспериментальных проверок был выбран вариант, предложенный Ю. Б. Харитоном и К. И. Щелкиным, который, как стало известно в дальнейшем, был заимствован из данных советской разведки <подчёркнуто мной – Ю. Л.>. В дальнейшем это устройство без изменения основного принципа было несколько усовершенствовано. Технология изготовления корпуса нейтронного запала была отработана в лаборатории В. А. Александровича. Способы его снаряжения предложила лаборатория В. А. Давиденко».[580]
Какими были эти способы – неизвестно, но вряд ли они понравились бы Жоржу, основной специальностью которого в атомном проекте была, напомню, дозиметрия, направленная на предотвращение вреда от радиоактивного излучения для работающего персонала. Он сам неоднократно бывал на американских установках по извлечению полония в Дейтоне и не пострадал от его воздействия благодаря чёткому соблюдению мер техники безопасности.
А как обстояли дела с точки зрения соблюдения этих норм в СССР? Вот свидетельство компетентного очевидца, Ю. К. Завалишина, бывшего и технологом и начальником цеха завода «Авангард», первого завода серийно изготавливавшего атомные бомбы:
«На сборке нейтронного запала разрешалось работать 3–4 минуты в смену из-за высоких дозовых нагрузок по нейтронному облучению. Но понятие «надо» в то время перекрывало естественные для любого человека опасения. Сегодня к этому можно относиться по-разному. Люди той эпохи заслуживают настоящего восхищения и признательности за их способность жить по определенной системе ценностей.
На шкале этих ценностей интересы общего дела абсолютно превалировали над всем остальным».[581]
Да, конечно, у девушек, работавших на сборке нейтронных инициаторов, был и энтузиазм, и чувство причастности к «интересам общего дела», но вряд ли они знали, что за исполнение этого начальственного «надо» им лично придётся заплатить нерождёнными детьми и мучительной смертью задолго до годовщин своих «серебряных свадеб».
Никакой «тени Литвиненко» они не ощущали – до его рождения было ещё больше 10 лет…
И они действительно заслуживают «настоящего восхищения и признательности», потому что успели направить Историю по такому пути, который подарил нам действительность, в которой мы и живём сегодня. Как бы её ни оценивать, это действительность нашей жизни.