– Мне нужно в столицу. Проухв, пожалуйста, проводи до конюшни и помоги оседлать Мухорку. Остальным отдыхать до утра, утром поедете, и не вздумайте потерять Говальда…
Я слышал, как Кот сказал ему: если барон умрет, ты сразу сдохнешь. Но Говальд тут ни при чем. Эти люди выполняли заказ, и они уже однажды побывали в моем доме. У Говальда должна быть другая судьба – его повесят на виду у толпы, и тогда никто не сможет сложить легенду о том, что он остался жив. Иначе пройдет пара веков, и из последнего мерзавца он превратится в благородного разбойника, защитника угнетенных. Такие случаи бывали.
А мне нужно ехать. Если я до сих пор не сдох, то, вполне возможно, дотяну и до столицы. Я хочу увидеть ее, я не верю в то, что услышал. А если останусь здесь – точно сдохну.
Глава 22
Вы хотите песен
Мы прибыли в столицу уже к вечеру. В Мойсе не остался никто, хотя я не настаивал на этом и не просил ехать со мной. Но все равно, спасибо им, вместе веселее. За время дороги мне не меньше тысячи раз вспоминался Ворон: до того тряская эта Мухорка. В боку иногда нестерпимо жгло, иногда чуть отпускало, и тогда я ускорял ход. Большую же часть времени мы ехали шагом, изредка останавливаясь, пару раз даже обозы нас обгоняли. Меня не трогали, никто ни о чем не спрашивал, мы просто ехали, и все.
При въезде в столицу Ворон сразу отправился сдавать Говальда в руки властей, чтобы наконец-то от него избавиться – так он ему надоел.
Вот и мой дом – какой же он все-таки красивый, даже красивее, чем моя давняя мечта о нем. Прошка помог мне спуститься с лошади, вернее, просто снял с нее и поставил на ноги.
В доме меня ждал Цаннер, как нельзя кстати приехавший в столицу накануне.
Цаннер осмотрел рану, не сделал никаких замечаний, сказав лишь, что швов нужно было наложить больше, и просто поменял повязку. Ничего страшного – никаких резких движений и две-три недели покоя.
– Мне нужно во дворец, прямо сейчас нужно, – попытался объяснить ему я.
Цаннер схватился за голову и даже пробовал ругаться со мной, пока наконец не сдался:
– Есть у меня одно средство – оно приглушит боль, но ненадолго, не больше чем на пару часов. Вообще-то его лучше не принимать, потом еще хуже будет, но если барон так настаивает…
– Снять боль – это хорошо, но мне нужна ясная голова, а если это какой-нибудь обезболивающий настой мака…
Цаннер серьезно обиделся, заявив, что хотя медицина в Империи еще и не достигла таких высот, как на моей родине, но здесь тоже понимают некоторые вещи…
Словом, выпил я это снадобье, имеющее мерзкий запах и не менее отвратительный вкус. Через несколько минут действительно почувствовал себя значительно лучше, боль куда-то ушла, а голова стала кристально ясной, и Цаннер благосклонно принял слова благодарности.
Проходя мимо зеркала, уже полностью готовый к визиту во дворец императрицы, я посмотрел на свое отражение. Бледность моего лица только подчеркивала красноту глаз и распухшую нижнюю губу, которая была моей единственной анестезией с самого Мойса.
Да и черт с этим, сейчас меня больше волнует, смогу ли я вообще попасть во дворец?
Но нет, во дворец я попал беспрепятственно, и даже угодил на бал.
Первым, кого я там встретил, был граф Коллин Макрудер. Граф полностью выдал себя, выронив из рук бокал с вином, которое кровавым пятном растеклось по белоснежным мраморным плиткам пола. Но мне было не до него, я искал глазами и никак не мог найти ее. По устремленным на меня взглядам давно уже все можно было понять, но я хотел увидеть ее в последний раз и услышать все от нее лично.
По толпе, окружавшей меня, пронесся шепот, и она расступилась, пропуская императрицу.
Янианна была не одна. Под руку ее держал мужчина, который удивительно ей подходил. Высокого роста, стройный, с лицом аристократа в тысячном колене и с такими же манерами.
Я видел герцога Мойского всего один раз, и было это перед самым моим отъездом. Он смотрел на нее с нежностью, а она смотрела на меня. В ее взгляде можно было прочитать все, что угодно, кроме того единственного, что я хотел бы там увидеть.
Я склонился в глубоком поклоне, закусив нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть от боли.
– Барон Артуа де Койн, мы рады видеть вас. – В ее голосе тоже было все, кроме радости. – Что-то вы очень бледны, вас ранили?
– Порезался, когда брился, ваше императорское величество, – ответил я и снова склонился в поклоне.
– Ну что ж, отдыхайте, выздоравливайте. Мы наслышаны о ваших заслугах. Герцог Иллойский писал о вас в самых хвалебных выражениях, настаивая на том, что заключение с вардами мирного договора – целиком ваша заслуга. Знаем и о Говальде, этом преступнике, переданном вами имперскому правосудию. Вы достойны награды, и она ждет вас. Выздоравливайте.
Кивком Янианна дала понять, что отпускает меня, и отвернулась, что-то весело сказав своему спутнику.
– Прощайте, ваше императорское величество, – поклонился я уже ей вслед. На какое-то мгновение мне показалось, что плечи ее чуть вздрогнули, но может, это произошло потому, что герцог в это время обнял Янианну за талию, направляя ее движение.
Все, завтра меня здесь не будет, не будет уже никогда. У меня есть убежище на самом берегу моря, о котором не знает никто. Месяца мне хватит, чтобы залечить свою рану, а там…
Я шел через расступающуюся толпу высокородных господ и ловил их взгляды. Они были разные, эти взгляды: и злорадные, и торжествующие, и даже презрительные. Попадались и сочувствующие взгляды моих друзей, но их было капля в море.
– Артуа, – заступила мне дорогу леди Кроул, кузина леди Элоизы, известная своей потрясающей наивностью – даже Проухв ей в этом уступал. Она как будто жила в другом мире, в котором не было места ничему плохому и неприятному. – Артуа, вы сегодня споете нам? Мы вас очень просим, правда ведь, господа? – обратилась она к окружающим.
Я с изумлением посмотрел на нее. Господи, девочка, да в каком таком мире ты живешь? Ты что, совсем не понимаешь, что сейчас со мной происходит? И что я могу сейчас спеть? Может быть, вот это?
Янка, что ж ты, сука, на простынках белыхНочью мне клялася в искренней любви?[1]
Но она так трогательно и доверчиво смотрела на меня, что вся моя злость на нее испарилась без следа.
Хорошо, дамы и господа, вы хотите песен,их много у меня[2].
– Конечно, леди Кроул, я спою специально для вас.
Девочка в возрасте двадцати пяти лет, имеющая трех детей, радостно захлопала в ладоши, чуть ли не подпрыгивая от радости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});