Читать интересную книгу С отцами вместе - Николай Ященко

Жена услышала знакомый стук и вышла в сени открывать дверь.

— А Кости еще нет! — забеспокоилась она.

— Не стой на холоде босиком, — сказал Тимофей Ефимович, — ничего твоему Косте не сделается, парень при большом государственном деле!

И в кухне, за чаем, рассказал, чем занимается сын в комсомольском комитете.

— И Верка небось там? — всплеснула руками хозяйка.

— Это уж, как водится! — засмеялся Тимофей Ефимович.

* * *

В привокзальном буфете, за пустым, исцарапанным вилками и ногтями столиком сидел Митя Мокин. Час тому назад Блохин сказал ему, что из Осиновки приехала Анна Гречко, что она ушла в больницу проведать Герасима и просила подождать ее здесь. Оказывается, Анна тоже избрана делегатом на уездный съезд комсомола. Значит, им суждено вместе добираться до города.

Двери изредка хлопали, в буфет заглядывали посетители, а Мите все время казалось, что это идет Анна. Он старался представить ее себе такой, какой видел в последний раз… Анна с винтовкой на плече идет за гробом Капустина. Лицо у нее обветренное, на лбу прядь посеребренных инеем волос, глаза заплаканы, губы крепко сжаты. Память Мокина восстановила и другую картину… Анна разливает чай и смеется, на ее круглых щеках появляются едва заметные ямочки. Ей смешно, что Мокин и Прейс собираются поймать домового в поповских хоромах. Приятно было смотреть, как она, маленькая, курносая, с коротко остриженными волосами, мягко ступает по комнате. Мите тогда хотелось подхватить девушку, покружить ее вокруг себя…

Размечтался кочегар и не заметил, когда подошла к столу Анна. Поднял голову, а девушка рядом — принесла с улицы холод, улыбается, снимает знакомые ему белые шерстяные варежки. Разве в такую минуту вспомнишь ячейкин запрет о рукопожатии? Ее рука утонула в его широкой ладони. Хорошо, что вокруг ни одной комсомольской души. Митя побежал к буфетной стойке. Обжигая пальцы, принес в двух консервных банках кипяток с сахарином. Анна рассказывала о предревкоме Герасиме — он поправляется, скоро выпишется из больницы, — но Митя не слушал, все время поглядывал на дверь, боялся, что появится Федя-большевичок. «Увидит меня с ней — насмешек не оберешься…»

Вышли из буфета. До прибытия поезда оставалось более часа. Митя знал, что ожидается товарный, к которому прицеплена теплушка с освобожденными после революции политическими заключенными. Они где-то надолго задержались, излечивая полученные на забайкальской каторге болезни, и теперь пробираются в Россию. Митя мечтал попасть в эту теплушку. Ехать всю ночь на тормозе невозможно — на съезд приедешь в замороженном виде.

На стрелках горели огни. Падал редкий снег… Ходить по перрону с девушкой для Мити было мучением. Он ощущал себя длинным, как телеграфный столб, и поэтому, чтобы казаться ниже, нарочно сутулился. Анна была ему до плеча. Вот не боится же он выступать на собраниях, а тут сковывает его робость. Митя спросил, сильные ли морозы в Осиновке, не залетают ли филины на колокольню. И замолчал.

Остановились около водогрейки. В кармане шинели Митя нащупал кедровые орехи, захватил полную горсть, угостил Анну…

— Вот вы где, голубчики!

Из темноты вынырнул Федя-большевичок, поздоровался с Анной не подавая руки, в течение минуты задал ей вопросов больше, чем Митя за целый час.

Показался поезд. Паровоз с большим фонарем около трубы тяжело тащил вагоны. Крупные снежинки, как ночные бабочки, летели на огонь, ударялись о стекло и таяли…

Во всем составе дымилась одна теплушка. Сквозь маленькое, обросшее льдом оконце еле-еле пробивался свет. Дежурный по станции постучал в стенку вагона. Широкая дверь с грохотом немного откатилась, в щель высунулся лохматый мужчина с шарфом на шее.

— Что? Взять двоих? Пусть едут, только вы нам дровец подбросьте!

В вагоне было тепло, чугунная печка накалилась до красна. Под потолком качался фонарь с небольшим огарком свечи. С угла на угол была натянута проволока, на ней висели штаны, рубали, портянки и какие-то лохмотья. Пахло прелым и кислым. Как видно, люди здесь поселились давно.

На нижних нарах оставалось достаточно места для новых пассажиров..

Ночью Анна проснулась от неприятного зуда. Поворочалась с боку на бок на расстеленном полушубке, но уснуть не смогла… У самой стенки спал Митя, он часто вздрагивал, елозил ногами, бормотал во сне, царапал грудь. Наконец Митя открыл глаза, расстегнул шинель, яростно почесал под мышками, слез с нар. Фонарь уже погас. В печке тлели головешки. Митя бросил на них полено, покосился на грязные нары, но сесть не решился. Хотелось курить… Обшарил карманы, вместо махорки нашел несколько орешков, бросил их в рот.

Спустилась к печке и Анна.

— Меня кто-то кусает! — откровенно сказала она.

— Меня тоже! — признался Митя…

Так до утра и простояли у печурки…

Уездный комитет комсомола нашли быстро. Секретарь укома, рослый парень с густыми русыми волосами и очень бледным лицом, сидел за столом, накинув на плечи шубу-борчатку. Перед ним лежала стопка исписанной бумаги. Узнав, откуда приехали делегаты, он начал расспрашивать Митю и Анну о работе ячеек. Открылась дверь, и его куда-то позвали. Поднимаясь, секретарь рукавом шубы смахнул со стола несколько листков. Митя поднял с пола бумажки, взглянул на одну из них, пробежал глазами. Красивым почерком было написано: «…В ячейки никто из нас выехать не смог из-за отсутствия теплой обуви и одежды. Шуба есть лишь у секретаря. Партия дала всего четыре папахи… Больше двух недель мы не имеем обеда. Вот уже второй день укомовцы ничего не ели, нет хлеба. Для делегатов съезда получили (оставлено место для цифры) фунтов пшена…» Митя положил листки на стол… «Несладко тут ребятам живется». Когда секретарь вернулся с пачкой брошюр и сел. Митя увидел торчавшие из-под стола армейские ботинки с дырявыми подошвами.

После беседы секретарь написал записку к коменданту общежития и, виновато улыбаясь, сказал:

— Сегодня вы уж как-нибудь потерпите, а завтра мы вас начнем кормить!..

Анна обрадовалась, что в общежитии немного теплее, чем в укоме, сбросила в коридоре полушубок и куда-то исчезла. Никто не знал, что она закрылась в уборной и, расстелив на подоконнике платье, стала бить вшей. По ее совету, то же самое проделал и Митя. Потом пришли к коменданту, не стесняясь, рассказали о своей беде. Комендант исполнял также обязанности истопника и сторожа, поэтому занимал в общежитии тесную комнатушку. Выслушав Митю, комендант призадумался. В общежитии всего две комнаты: одна для женщин, другая для мужчин. Куда же девать вшивых делегатов?

— Ладно, оставайтесь в моей каморке. Сыпного тифа не боюсь: болел в девятнадцатом… Барышне — койка, кавалеру — стол. А сам я где-нибудь устроюсь…

Съезд открылся в большом каменном доме купце Гершевича. Представитель уездного комитета партии большевиков приветствовал делегатов, назвал их кузнецами своего счастья и закончил речь словами:

— Шагай вперед, комсомолия!

Полтора часа слушали доклад: «Текущий момент и задачи комсомола в условиях Дальневосточной республики». Секретарь укома говорил о положении на фронтах, о разрухе и голоде, о бандитах и мешочниках-спекулянтах, о каверзах эсеров и меньшевиков, о возникающих повсюду комсомольских ячейках, о воскресниках и митингах, о винтовках и книгах.

На стол президиума упала свернутая в виде птички бумажка. Председатель остановил докладчика, громко прочитал записку: «Почему у секретаря укома хорошая шуба? Значит, он буржуй. Зачем распоряжается в комсомоле?»

Давно не топленная купеческая гостиная еще не на грелась. То в одном, то в другом углу делегаты покашливали, и тогда в холодном воздухе появлялись клубочки пара. Секретарь медленно провел рукой по волосам, оглядывая сидящих перед ним юношей и девушек. Ему показалось, что не только записка, но и строгие взгляды всех присутствующих спрашивают, откуда взялась такая шуба…

— Трофейная у меня борчатка, товарищи! Еще года не прошло с тех пор… Брали мы одну деревушку на берегу Селенги. Погнался я за каппелевским офицериком, он в меня пальнул из маузера, да промазал. Я его настиг и клинком по башке шарахнул…

— Признать правильным! — зычно крикнул Митя Мокин.

— Ну, как? — спросил председатель делегатов.

— Ясно! — загудел съезд.

Доклад продолжался…

Вечером делегаты поели пшенной каши и пошли в театр. Приезжие артисты показывали отрывки из оперы «Фауст». Митя скучал, ему не нравилось, что на сцене пели долго и непонятно, к тому же его донимали вши, и нельзя было сидеть спокойно. Он шепнул что-то Анне. Вместе вышли из зала.

Больше часа бродили по темным улицам городка. Усталые вернулись в комендантскую каморку… Митя спал на столе. Среди ночи его разбудил тревожный крик Анны:

— Берегись, берегись!

— Что с тобой? — испуганно спросил Митя.

Анне приснилось, что предревкома Герасим выписался из больницы, идет по улице Осиновки, а с церковной колокольни в него целится из карабина лавочник Петухов…