Читать интересную книгу Портной из Панамы - Джон Ле Карре

Эндрю мрачнеет еще больше. Стормонт по-прежнему смотрит в никуда. Но добрый милый Молтби решается добавить несколько утешительных слов от себя:

– Мой дорогой друг, не можете же вы один вести всю эту игру, верно, Найджел? Делить и еще раз справедливо делить обязанности – именно на этом принципе строится работа в нашем посольстве, правильно я говорю, Найджел? И никто не собирается отнимать у вас шпионские дела. У вас есть своя сеть, свой плацдарм работы – встречаться с людьми, собирать информацию, платить осведомителям и все такое прочее. Нам нужна лишь ваша оппозиция. По-моему, это только честно, не так ли?

Но Энди, к растерянности Фрэн, отказывается принять столь любезно протянутую ему руку. Сидит и переводит блестящие маленькие глазки с Молтби на Стормонта, потом опять на Молтби. Затем бормочет нечто нечленораздельное, никто так и не расслышал, что именно, но, может, оно и к лучшему. А затем горько усмехается и кивает, как человек, которого только что жестоко обманули.

Осталась одна символическая церемония. И вот Меллорс поднимается, потом ныряет под стол и достает две черные кожаные сумки с печатями ее величества королевы. И с помощью ремней вешает их на плечи.

– Будьте так любезны, Эндрю, откройте нам свою комнату-сейф, – командует он.

Все встали. Фрэн тоже поднялась. Шепард первым направляется к комнате-сейфу, отпирает решетку длинным медным ключом, за ней открывается толстая стальная дверца сейфа с черным диском посередине. Вот Меллорс кивает, Энди выходит вперед и с выражением такой жгучей злобы на лице, что она радуется, что никогда прежде не видела его в подобном состоянии, поворачивает диск в одну, потом в другую сторону. Замок сейфа щелкает. Даже сейчас Молтби вынужден сказать что-то ободряющее, и вот Энди отступает от дверцы и с насмешливым поклоном приглашает посла и начальника казначейства подойти поближе. Все еще стоящая у стола Фрэн видит огромный красный телефон, прикрепленный к какой-то непонятной конструкции, напоминающей пылесос, рядом с ним – стальная дверца сейфа с двумя скважинами для ключей. Отец ее был судьей, и когда-то у него в спальне стоял в точности такой же сейф.

– Так, теперь открывайте, по очереди! – нервно пискнул Меллорс.

На несколько секунд Фрэн мысленно перенеслась в старую школьную часовню. Вот она стоит на коленях в первом ряду и видит, как красивые молодые священники, повернувшись к ней спинами, колдуют у алтаря, занятые последними таинственными приготовлениями к ее первой конфирмации. Но тут в поле ее зрения попадает Энди. И она видит, как он под присмотром Меллорса вручает сперва Молтби, а потом Стормонту по длинному посеребренному ключу. Наступает некоторое замешательство, типично английский повод для юмора, который Энди совершенно не разделяет: каждый из мужчин сует свой ключ не в ту скважину, затем Молтби торжествующе восклицает: «Понял!», и дверца сейфа распахивается.

Но Фрэн уже не смотрит на сейф. Она не сводит глаз с Энди, а тот, в свою очередь, не спускает их с золотых слитков, которые по одному достает из кожаной сумки Меллорс, затем передает Шепарду, и уже тот укладывает их крест-накрест, как в игре в бирюльки. Страдальческое лицо Энди так и притягивает взгляд, потому что сейчас, только сейчас оно говорит ей то, что она не знала, да и не хотела о нем знать. Она понимает, он попался, мало того, на чем именно попался, хотя совсем не уверена, что другие, кто «схватил» его сейчас за руку, отдают себе в этом отчет. Теперь она знает, что он лжец, знает источник тех пятидесяти тысяч долларов, которые он поставил на красное. Она так ясно помнит этот момент. Она наконец понимает, почему он так злился, когда его заставили отдать ключи от сейфа. И после всего этого Фрэн просто не в силах видеть происходящее – отчасти потому, что глаза ее затуманились слезами унижения, отвращения к самой себе, а отчасти из-за того, что на нее надвигается внушительная фигура Молтби. И он с пиратской ухмылкой на губах спрашивает, не сочтет ли она оскорблением, если он отвезет ее в «Паво Рил», съесть яичко вкрутую.

– Фиби решила бросить меня, – с гордостью объясняет он. – Мы разводимся, причем немедленно. Найджел набрался мужества и высказал ей все, что думает по этому поводу. Она бы ни за что не поверила, если б это исходило от меня.

Фрэн замешкалась и отвечает не сразу, поскольку первым ее побуждением было содрогнуться, сказать: нет, большое спасибо, не стоит. Лишь теперь ей стали ясны многие вещи, которых она просто не понимала прежде. Что на протяжении многих месяцев Молтби самым трогательным образом выказывал ей свою преданность, был благодарен просто за ее присутствие рядом, жаждал ее всем телом и душой столь безнадежно и бескорыстно. И что робкое обожание Молтби стало для нее бесценной поддержкой сейчас, когда она мучилась от осознания того, что делила жизнь с совершенно аморальным человеком, полное отсутствие стыда и совести в котором сперва казалось даже привлекательным, а теперь отталкивающим. Что его интерес к ней был продиктован самыми низменными плотскими и хищническими соображениями, что он опутал ее, околдовал, и поэтому робкое обожание посла осталось незамеченным.

И, рационально обдумав все это, Фрэн пришла к выводу, что уже очень давно не была так благодарна за приглашение.

Марта сидела, сгорбившись, на скамье в отделочной мастерской, смотрела на зажатую в руке пачку долларов, которые дал ей Пендель, и думала: «Мики мертв, он думает, что убил его, а, возможно, так оно и есть, за ним следит полиция, а он хочет, чтоб я уехала в Майами, сидела там на пляже и завтракала за шведским столом в „Гранд Бей“. И покупала себе одежду, и ждала, когда он за ней приедет. И была бы счастлива, и верила в него, и купалась, и загорала, и, может, от этого лицо стало бы выглядеть лучше. И завела бы себе какого-нибудь славного паренька, похожего на Гарри Пенделя в молодости, он всегда очень этого хотел, и занималась бы с ним любовью, пока он, Пендель, будет хранить верность своей Луизе. Таков уж он, ее Гарри, сложный человек и одновременно простой. И для каждого у Гарри была мечта. Гарри выдумал жизнь для каждого из нас и всякий раз при этом портил эти жизни. Потому что, во-первых, я не хочу уезжать из Панамы. Хочу остаться здесь, и лгать полиции, спасая его, и сидеть у его постели, как он когда-то сидел у моей, и выслушивать все его жалобы, и стараться ему помочь. Хочу потом сказать ему, что пора бы встать и походить по комнате, потому что если долго лежать, появляется такое ощущение, будто тебя избили. И потом, когда ты встаешь, ты будто заново обретаешь достоинство, это он сам говорил. А во-вторых, я никак не могу уехать из Панамы потому, что полиция отобрала у меня паспорт. Это для того, чтоб заставить шпионить за ним».

Семь тысяч долларов.

Она пересчитала деньги на рабочем столе. Семь тысяч долларов, которые он достал из заднего кармана брюк и с виноватым видом сунул ей в руку, как только узнал о смерти Мики. Вот, возьми, это деньги Оснарда, деньги иуды, деньги Мики, теперь они твои. Думаешь, человек, отправляющийся делать то, что должен был сделать ее Гарри, стал бы носить при себе эти деньги, на всякий крайний случай? Заплатить владельцу похоронного бюро. Заплатить полиции. Дать денег девушке Мики. Но Гарри едва успел повесить трубку, прежде чем вытащил эти деньги, и в этом жесте просматривалось желание избавиться от каждого грязного доллара. Откуда они у вас? – наверняка спросят в полиции.

– Ты ведь не какая-то там дурочка, Марта. Ты читаешь книги, учишься, умеешь делать бомбы, возглавлять разные там марши. Кто дал ему эти деньги? Может, Абраксас? Может, он работает на Абраксаса, а тот, в свою очередь, на британцев? Что он дает Абраксасу взамен?

– Я не знаю. Мой босс мне ничего не говорит. Убирайтесь из моей квартиры.

– Он ведь тебя трахает, верно?

– Нет, он меня не трахает. Просто приходит навестить, потому что у меня бывают приступы сильной головной боли и тошноты, а я у него работаю, и потом он был со мной, когда меня избили. Он очень добрый, заботливый человек и счастлив в браке.

Нет, он меня не трахает, по крайней мере, это было правдой, хотя ей было в тысячу раз трудней сказать им эту правду, нежели много раз солгать по разным мелочам. Нет, офицер, он меня не трахает. Нет, офицер, я никогда не просила его об этом. Мы лежали в постели, я клала руку ему на ширинку, но только снаружи, он запускал руку мне под блузку, но трогал только одну грудь, вот и все, что он себе позволял. Хотя и знал, что мог бы в любой момент добиться от меня всего, чего хотел, потому что я и без того целиком и полностью принадлежу ему. Но им владеет чувство вины, он все время чувствует себя виноватым, хоть и грехов у него немного. А я рассказываю ему разные истории о том, кем бы мы могли быть, если б снова стали храбрыми и молодыми, если б мне тогда не изуродовали лицо дубинками. И это и есть любовь.

Марта почувствовала, что голова у нее снова раскалывается от боли, а к горлу подкатывает тошнота. Она поднялась, сжимая в руках деньги. Она не могла больше оставаться в этой комнате ни на секунду. Вышла в коридор, дошла до двери в свою комнату и, остановившись на пороге, начала комментировать, точно экскурсовод, пришедший сюда с группой туристов лет сто спустя: