Отныне эсеровская иркутская газета «Дело» назовёт Уфимское Совещание — «Вальпургиевой Ночью»… Предзнаменование не очень хорошее!
«Фальшивость» уфимского компромисса, когда одни надеялись, что У.С. не соберётся[465], а другие думали обратить в постоянно действующий орган Съезд членов У.С.[466], побудила многих представителей другой договаривавшейся стороны отвергнуть Соглашение. К ним прежде всего принадлежал избранный в число членов Директории Н.И. Астров. В екатеринодарской газете «Великая Россия» [№ 72, 13/25 ноября] появилась беседа Астрова, в которой член Директории заявлял о своём отказе вступить в новое правительственное образование. Он отмечал прежде всего изменение «московской схемы московского соглашения». Изменение это он видел в «попытках возвращения к жизни старого У.С.».
…«Отстаивая лично идею Учр. Собр. как верховного полновластного органа, имеющего в конечном результате установить форму государственного устройства России, я с тем большей решительностью отвергаю всякую мысль о возможности вступления в Правительство, которое ставит себя в зависимость от старого, уже не существующего Учр. Соб. Этим решается вопрос о принятии мною избрания в состав Врем. правит., образованного Уфимским Совещанием, и заявляю, что в состав Директории, ставящей себя в зависимость от старого Учред. Соб., я не вступаю.
Не желая отрываться от действительности, я не могу также не признать, что в настоящее время коренным образом переменилась вся политическая обстановка, которая не даёт основания считать, что уфим. образование может почитаться всероссийской властью. При современных условиях это лишь одно из образований на трудном и долгом пути собирания России, это лишь часть сложного процесса образования общегосударственной и всероссийской власти. В этом процессе неизбежны перегруппировки, перестроение и даже коренные изменения самих основ и конструкций власти. Это совершенно неизбежно, в особенности если принять во внимание, что в образовании этой власти не участвовали области, оторванные от Северо-Востока.
Вместе с тем я со всею решительностью утверждаю, что с этим Правительством, объединившим Северо-Восточную часть России, необходимо установить соглашение для достижения общих целей и задач, стоявших перед Россией».
«На Уфимском Совещании фактически отсутствовали представители «Национального Центра», и только в силу этого могло быть принято реально неосуществимое решение», — утверждал Белоруссов в своём екатеринбургском докладе… В нём подчёркивалось, что ген. Алексеев, считающий необходимым установление единоличной власти, ещё летом заявил московским общественным организациям, что он ни в какую коллегию не войдёт [«Приур. Вест.»]. Мы знаем, однако, из сообщения А.И. Деникина, что Алексеев готов был вступить в Директорию при наличности определённых условий. Их не было в обстановке, при которой родилась новая власть. Конечно, «Юг», который Болдырев обвиняет в излишних «претензиях» [с. 30], встретил Директорию «без энтузиазма»; Деникину казалась «политически несообразной» ответственность коалиционного Правительства перед «эсеровским собранием». И не могла южан удовлетворить позиция, которая развивалась в полученном Алексеевым от Болдырева письме [30 сентября]:. «Мы исходили из того убеждения: если новая власть укрепится за период безответственной работы, едва ли тогда явится у кого-либо желание идти против такой власти. И тогда будущее покажет дальнейший ход государственной жизни России. Если же этой власти не удастся справиться с теми исключительными по трудности условиями работы, тогда становится безразличным — будет ли она безответственной или нет» [Деникин. III, с. 258].
Создание Директории, как это ни странно, возродило к жизни и идею диктатуры, которая была противопоставлена идее Учред. Собрания 1917 г. На собрании омских кадетов В.Н. Пепеляев характеризовал Уфимское Совещание как «победу антигосударственных элементов», и принятая резолюция, высказываясь за «единоличную диктатуру», выдвигала как очередную задачу партии к.-д., содействие «освобождению страны от тумана неосуществимых лозунгов» (завоевания февральской революции, вся власть У. Собр. и т.д.), каковые являются в данных условиях пагубными фикциями, самообманом и обманом» [«Сибирь», 24 окт., № 81]. Отношение своё к Вр. Всерос. пр. омский Комитет партии определял, как и самарские эсеры, по лозунгу «постольку, поскольку» — к.-д. ставили его в зависимость от «дальнейшего движения» Правительства «по пути государственности». В Уфе, по инициативе Белоруссова и других, 17 октября открылся как бы филиал московского «Национального Центра» под наименованием «Всероссийского Национального Союза» — в него вошли, помимо Белоруссова[467], Б.В. Савинков, несколько членов савинковской организации «Союза Защиты Родины и Свободы» и даже представители группы «Единство». Декларация Национального Союза, позже полностью опубликованная в «Отеч. Ведом.» [№ 13], подчёркивая значение Добровольческой армии, звала к объединению для национального и государственного возрождения. Признавая «нормальным волеизъявлением нации» вотум народного собрания, составленного из лиц, «обладающих по своему возрасту и жизненному опыту достаточными данными для участия в государственных делах», декларация объявляла «диктатуру» наиболее отвечающей в данный момент «формой организации власти», твёрдой и авторитетной, необходимой для «объединения и упорядочения России».
Итак, почти на другой день после торжественного акта создания всероссийской коалиционной и коллегиальной власти раздались голоса, с одной стороны, о единоличной диктатуре, с другой — о разрыве всяких коалиционных соглашений… Но это уже новая глава в истории гражданской войны на Восточном фронте. Новый этап, выдвинувший, в конце концов, на авансцену адм. Колчака в роли Верховного Всероссийского Правителя.
5. Последние дни Самары
Ещё несколько слов о Самаре, чтобы не возвращаться к её концу. Она переживала период медленной агонии. 14 сентября пала Казань, хотя только ещё 9 сентября власть объявила, что Казань сдана не будет. Большевицкие войска приближались к столице Комуча. Майский в чрезмерно минорных тонах рассказывает о настроениях, царивших среди членов Совета упр. вед., явившихся в Самару «совершенно убитыми». Вера окончательно «рухнула». «На будущее больше никто не надеялся. Настроение стало предсмертным, и решения Правительства всё чаще и чаще начали диктоваться стремлением «как-нибудь доиграть игру» [с. 263]. «Нисколько не удивительно поэтому, — продолжает Майский, — что в заседании Совета управляющих 29 сентября, по инициативе самого Вольского, был поставлен вопрос о ликвидации Комитета членов У.С.». Это было единогласно[468] признано необходимым. Сохранялся только Совет упр. ведомствами как орган областной власти на территории Комуча. Через два дня Комитет пошёл дальше и послал Директории мотивированную декларацию с предложением управление территорией Комуча осуществлять непосредственно Вс. Вр. правительством через назначаемое им особо уполномоченное лицо. «Итак, генерал-губернатор вместо демократического органа областной власти. Куда же дальше идти?» — восклицает Майский. Автор не понимает или делает вид, что не понимает. Самороспуск Комуча был простым тактическим шагом. Вместо него выдвигался Съезд членов У.С. со всероссийским значением; областным же Самарским правительством эсеры мало интересовались. Вольский пробовал в Уфе предложить Самару как резиденцию Директории. Но это было отклонено. Самара становилась провинцией, находившейся под ближайшим ударом наступавших большевиков.
1 октября началась эвакуация Самары. Как всегда, план эвакуации что-то срывает. Происходят безобразные сцены. Эвакуируются все наличные боевые силы. Идёт запись добровольцев. В кавалерийском отряде Фортунатова появляются две амазонки из состава партийной боевой дружины. В Самаре остаётся Чернов, решающий принять участие в боях и уйти только с последним отрядом» [Святицкий. С. 40].