Читать интересную книгу Чайка - Бирюков Николай Зотович

Генерал оторопело вытаращил глаза, не зная, как понять — издевается над ним этот гиммлеровец или говорит серьезно.

Ридлер усмехнулся, достал из кармана телеграфный бланк, заполненный подслеповатыми буквами, и передал, генералу. Тот хотел швырнуть бумажку, не читая, но, увидев подпись, вздрогнул и поднес ее к глазам.

«Господину фон Ридлеру. Телеграмму вашу получил, с ее содержанием ознакомил фюрера. Передаю его привет и благодарность за ваш труд. Вы совершенно правы: Советская Россия не составляет исключения. Внедрение нового порядка в ней — такое же реальное и несложное дело, как и в других странах… Восстановлением моста и магистрали силами русских в тяжелой обстановке прифронтового района вы докажете дуракам, которые жалуются, что у них в глубоком тылу непокорное население: дело не в населении, а в тех, кто управляет. В средствах не церемоньтесь. Ваше примерное рвение не оставим без соответствующей награды. Буду в России, заеду к вам. Ожидайте в первых числах декабря. Хайль Гитлер!

Гиммлер».

— Хорошо, я прикажу, чтобы вам дали все, в чем вы нуждаетесь, — с трудом проговорил генерал.

Вероятно, он хотел сказать еще что-то, но дверь блиндажа распахнулась, и долговязый офицер, просунув голову, крикнул:

— Фельдмаршал Браухич!

Ридлер взглянул на генерала насмешливо, с дерзким вызовом.

— Все, что мне нужно, ваше превосходительство, я перечислил в смете.

Он поклонился и вышел.

На поле, окутанном вечерними сумерками, квадратами и прямоугольниками выстроились пехота и кавалерия. По дороге шли белые танки, белые орудия и белые автомашины, нагруженные снарядами. Небо гудело от патрулирующих самолетов. В проходах между квадратами и прямоугольниками войск продвигались штабные автомашины; в передней во весь рост, с поднятой рукой, стоял Браухич, только что прилетевший из ставки в сопровождении генерала Гудериана.

— Nach Moskau! Heil Hitler![2] — взрывами, пьяно катилось по полю.

Ридлер подошел к офицерам, столпившимся на бугре, неподалеку от блиндажа генерал-интенданта.

Скептически оглядывая поле, грузный полковник говорил адъютанту командующего:

— Солдаты раздеты — это один факт. Солдаты не отдохнули — другой факт. За спиной у нас чорт знает что — это третий факт. А подъем, о котором вы, господин адъютант, говорите, — это водка!

— Если поточнее выразиться, господин оберет, — не водка, а «три дня».

Ридлер улыбнулся: он знал, какой смысл содержала в себе эти слова, — по всем дивизиям, как он слышал, было объявлено: Москва на три дня отдается в полное распоряжение армии — каждый солдат сможет взять там все, что ему понравится.

Чувствуя, как у него раздуваются ноздри, точно у коня, который, наконец, вырвался из тесного стойла на простор, и, конечно, не для того, чтобы позволить кому-либо взнуздать себя, Ридлер полной грудью вобрал в себя воздух и по-хозяйски широко повел взглядом.

Веселые, хищно разгоревшиеся глаза его выхватывали из строгих квадратов солдатские головы, покрытые платками и шалями, женские горжетки, смятые ремнями от винтовок и автоматов, дырявые, растоптанные сапоги… Снижая боеспособность армии, все это, конечно, оттянет день победы и даст ему нужное время, чтобы управиться с мостом.

Вдали гулко прокатился отзвук мощного орудийного залпа. Опять и опять… На мгновение замерло все — ни единой команды, ни малейшего движения: все смотрели в сторону леса, над которым зловещей тучей поднялась лохматая грива дыма.

— Началось! — восторженно прошептал адъютант командующего.

Ридлер взглянул на часы — пора было спешить на аэродром.

Часом позже он летел уже над своим районом.

Редкие снежинки липли к окну самолета. Становилось заметно теплее. Мотор гудел ровно, убаюкивающе. Ридлер, улыбаясь, протирал запотевшее стекло. Воздух вокруг самолета был сумрачный, вверху плыла сгущенная темнота, а далеко внизу белым холстом мелькала земля — головлевский пустырь. Вот разлитым чернильным морем закружился лес, и опять белая земля, и на ней рядами темные дома, похожие на игрушечные ящички: кажется, Уваровка. В каждом из этих ящичков притаились люди, послушные его воле. Свыше двух суток не был он здесь, но знает, где и что делается. Все здесь в его власти. Захочет — и в несколько минут не станет ни этих ящичков, ни притаившихся в них одеревеневших от страха людей. Но он не сделает этого: они нужны ему, как лестница к вершине карьеры. По их согнутым спинам он сделает разбег для старта на Москву.

«Пусть живут!»

Неожиданно резко качнуло, и Ридлер увидел, как темное море леса вдруг накренилось и стремительно ринулось кверху: самолет шел на посадку.

Выпрыгнув из кабины, Ридлер удивленно свистнул: с крыльев самолета капало, и воздух был по-весеннему теплым.

«Как быстро все меняется в этой славянской стране!» — улыбнулся он и зашагал к танку, стоявшему метрах в ста от посадочной площадки, а в голове почему-то шумно плыло одно слово: «Меняется, меняется, меняется…»

И вдруг, остановившись, он хлопнул себя по лбу: «Зачем выжидать? Такое дважды не повторяется… Реально ли? — мелькнуло сомнение, но Ридлер тут же откинул его, — А почему бы и нет? Мост отстроен наполовину, и затрачено на это две недели. Почему же на вторую половину расходовать времени больше? На строительстве все идет хорошо. Медленно? Ну и что же? Медленно — это не значит нереально. Медленно — значит надо ускорить. Надо заставить, чтобы каждый человек работал, как сто чертей! Сдохнет половина — пожалуйста! Для того и ведется война, чтобы другие народы освободили землю для немцев. Пусть дохнут, лишь бы остальные к приезду Гиммлера восстановили мост и магистраль».

Хрустнув пальцами, он заторопился к танку.

Танк помчался быстро, грохоча и лязгая.

«Да, только так: первый поезд пройдет по мосту на глазах у Гиммлера, и вагоны будут нагружены… Да, да, теплыми вещами и продуктами! И то и другое отберу у крестьян! Как? Пустое. Начну с этого залесского старосты».

Настроение поднималось с каждым мгновением, и мысли стали складываться, как стихи.

Поднимаясь по лестнице, Ридлер весело повторял про себя:

Узнает меня Берлин, Узнает, чорт побери! И признает право мое на власть, Признает, чорт побери!

Сидевшие в канцелярии офицеры при его появлении оборвали какой-то крупный разговор, и на всех лицах явно отразилось замешательство.

Ридлер вопросительно посмотрел на секретаря.

— Ваше приказание, господин шеф, выяснить, что было сброшено третьего дня советским самолетом, выполнено. Фельдфебель Гутнер нашел в лесу брошюру с докладом Сталина. Она у вас на столе, господин шеф.

По тому, как секретарь упорно избегал встречи с его взглядом, Ридлер заподозрил, что тот что-то не договорил.

— И это… все? А у вас такой вид, точно вы собираетесь угостить меня траурной речью.

— Да, то есть нет, но… Со строительства сбежали девяносто три человека.

— Что-о?

— Все из Уваровки.

Ридлер подскочил к нему, тяжело задышал.

— Семьи арестованы?

Секретарь побледнел сильнее и отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Нет семей, господин шеф. Вся Уваровка пустая. Вероятно, я думаю, в лес сбежали.

— Та-ак.

Ридлер гулко прикрыл за собой дверь кабинета, но тут же распахнул ее:

— Полковника Корфа!

Когда полковник вошел в кабинет, Ридлер сидел за столом и, стиснув ладонями виски, читал брошюру. Корф присел на диван. Он догадывался, что Ридлер вызвал его по поводу происшествия в Уваровке, и, зная, что тот отнесется к этому далеко не безразлично, постарался придать лицу выражение большой взволнованности. Самого его бегство уваровцев мало беспокоило — хотя бы все русские сквозь землю провалились, он от этого только выиграл бы: меньше опасного элемента, больше покоя. Но эту мысль он совсем не намеревался высказывать. После отправки секретного рапорта, искажавшего итоги боя с партизанами, он чувствовал себя в полной зависимости от гестаповца и старался не обострять с ним отношений. Только по этому соображению, думая доставить Ридлеру приятное, он отдал приказ об аресте начальника уваровского гарнизона и сейчас ждал удобного момента, чтобы сообщить об этом.