Читать интересную книгу Чайка - Бирюков Николай Зотович

В газетах печатали, грамотами оделяли… Благодарил, во весь рот улыбался, порой и слезу смахивал настоящую! А высушивать ее… торопился домой — в единственное место, где мог он по-прежнему оставаться самим собой, Здесь закрывал наглухо ставнями окна, запирал все двери и бил жену с сыном смертным боем. Бил и, задыхаясь, выкрикивал: «За что? А за то, чтобы знали: жив Тимофей Стребулаев! Жив!..»

Когда немцы перешли границу, сердце радостно заколотилось, но еще была неуверенность: крепкий народ стал — не то, что раньше.

Чем мог, помогал немцам: опаивал лошадей, ломал машины, но с показной стороны работал образцово: береженого бог бережет. А вот когда залпы немецких орудий стали слышны на хуторе, неуверенность сразу пропала, и он широко перекрестился: «Пришел час мой!» Дождаться, пока закончатся бои в районе, нехватило терпения. Приказав жене достать праздничные рубаху, брюки и сапоги, он оделся, растроганно поцеловал свою глупую бабу, похлопал Степку по плечу и пошел к немцам.

Это и было промахом.

Смутная тревога на этот счет зародилась в первый же день «работы» на строительстве, а вчера, и особенно во время порки, будто в зеркало на свою судьбу заглянул: просчитался!

Годы ждал терпеливо и умно, а теперь сразу все перечеркнул. Не в старосты надо было выскакивать, а еще хитрее — уйти в себя и ждать… Месяц, два, а может, и три… покуда немцы с Москвой разделаются. А сейчас какая от них защита, ежели они и себя-то как следует обезопасить не могут: из-за каждого дерева в них стреляют… Нет защиты, а «земляки»… не пощадят, по глазам видно — убьют… Не завтра, так послезавтра, не через неделю, так через две… И не придется насладиться былым счастьем, по которому, кажется, душа до дыр изныла. А ведь он не стар и крепок. Долгие годы бы прожил… еще, пожалуй, столько, сколько позади осталось.

Близко заскрипел снег. Тимофей вздрогнул: прямо на него шли два парня в красноармейских шинелях и с винтовками.

«Даст бог, не увидят», — подумал он, дрожащими пальцами вытаскивая из кармана полушубка револьвер, но глаза его ослепил свет электрофонарика, а в уши, казалось, сама смерть толканулась заплетающимся с сипотой голосом:

— Кто будешь?

— Человек.

— Мы тоже человеки.

Второй визгливо расхохотался, и Тимофей понял, что «человеки» были пьяны. Они подошли к нему совсем близко. У длинного, освещавшего его фонариком, губа была заячья, лицо немолодое, а второй, прицеливавшийся из винтовки, — совсем мальчишка.

— Партизаны, что ли?

Парень с заячьей губой выдался вперед.

— Спрячь игрушку-то!

Тимофей крепче сжал рукоятку револьвера.

— Игрушка не мешает. Без игрушки теперь в лесу нельзя. У вас — длинные, а у меня — коротенькая, — сказал он, обдумывая, что за люди и как войти к ним в доверие. — Выпить бы, ребята… Не найдется?

— Свой, значит. Простоват… Ваша водка, моя глотка, а похмелье пополам, — спотыкаясь в словах, сострил молодой, а другой коротко приказал:

— Раздевайся!

Не выпуская револьвера, Тимофей нерешительно взялся за верхнюю пуговицу.

— Мы вас научим, сволочей, как на немцев работать! — весело добавил парень с заячьей губой. — Дотла раздевайся!

Тимофей опустился на колени.

— Помилуйте, товарищи!

— Что ты мне за кум, чтобы миловать? Раздевайся, а то грохнем и мертвого разденем.

— Ведь я не по доброй воле, товарищи, как все… Я… Меня вся партия хорошо знает — и товарищ Лексей Митрич Зимин и товарищ Катерина Ивановна Волгина.

Слезы мешали ему говорить, а в голове метались мысли: «Конец. Не видать былого — не порадоваться… Чуяла душа — не надо бы уходить со строительства, а уж итти — так дорогами: ведь крестьяне в домах теперь, а на дорогах и на улицах — ни души. Ох, господи! Опять просчитался!»

Парни переглянулись.

— С Зиминым и Волгиной знакомство водишь? — обрадовался парень с заячьей губой. — Такая птица для нас интересна… Кто такой? — спросил он резко.

— Стребулаев я… Тимофей.

— Стребулаев? — В голосе парня послышалось удивление. — Откуда ты?

— Из Красного Полесья.

— Гляди-кось! А у тебя сына Степана нет? Тимофей обмер, хотел сказать: «Нет», да мелькнула мысль: «Бесполезно. Раз себя назвал, то отречься от сына — подать повод думать, что вместе отряд выслеживал».

— Есть. У немцев в застенке… Муку за народную долю принимает.

— Гляди-кось! — Почесав за ухом, парень с заячьей губой сказал второму: — Дай, Витька, пусть хлебнет.

— Закусить, миляга, снежком придется, — засмеялся Витька, вытаскивая из кармана бутылку.

— Ничего. — Тимофей отпил несколько глотков и вернул бутылку. — Хорошо, что повстречались, а то одному в лесу — тоска.

Парень с заячьей губой усмехнулся.

— Здесь людей много.

— Каких?

— Разных. Например, зиминцы.

— А вы?

— Мы-то… — Парень замялся.

— Мы — «смотря по обстоятельству», как наш командир говорит, — подхватил Витька. — Компания — смажь подметки, по паспорту — дри-та-та.

— Вроде и так, — подтвердил парень с заячьей губой. А Витька, осмелев, хлопнул Тимофея по плечу.

— Живем, миляга, малиной. И немцы знают, а ягодки не рвут. Лесным социализмом живем: «Гоп со смыком — это буду я!..» Стало быть, отец Степана?

— Да, — тверже ответил Тимофей. А изумление росло: «Что все это значит?»

По лицу парня с заячьей губой расплылась пьяная улыбка.

— В таком разе — Христос воскрес!

Он облапил Тимофея, слюняво поцеловал и совсем расчувствовался.

— Витька! Пусть еще пьет… Кровяк!.. Мы, папаша, специалисты первой марки: хошь — по мокрому делу, хошь — по сухому, и тебя обучим.

Он сунул бутылку Тимофею.

— Пей! Н-ничего, слышь, не п-пожалею. Пей, говорю, дерьма этого у нас много!

Тимофей выпил. Парень с заячьей губой поболтал остатки, запрокинул голову и присосался к горлышку. Пока он пил, из темноты вышел еще один человек в красноармейской шинели. Тимофей попятился: перед ним стоял Степка. «Как же звать-то теперь его, чорта?» — мелькнуло в голове, а сын, словно прочитав его мысль, усмехнулся и подсказал:

— Степан Тимофеевич, тятя.

— Степан Тимофеевич, — машинально повторил Тимофей. — Кто же ты здесь? — он покосился на Витьку. — Блатной, что ли?

Переминаясь на кривых ногах, Степка засмеялся:

— Командир особого отряда, тятя.

— Так… — ошеломленно произнес Тимофей и больше не знал, что говорить. В лицо от Степки пахнуло сильным водочным перегаром. — Где водку-то берете?

— С деревьев капает, — сказал Витька.

Степка подошел к отцу так близко, что они — сын стоял на кочке — почти уперлись глазами друг в друга.

«Мои глаза у него», — удивленно отметил Тимофей.

«Все такие же глазищи, волчьи, — подумал Степка. — А может, кокнуть его сейчас — и все… Хозяйство целехоньким ко мне переплывет, без споров».

Кто-то вдали крикнул, раздался резкий свист, и не успел Тимофей оглянуться, как остался один. Вокруг был настороженный лес, под ногами — белая земля, над головой — черное небо, продолжавшее сыпать хлопья снега.

Да правда ли все это было — бандиты, водка, Степка в красноармейской шинели? Может, померещилось? Перед деревьями стоял на коленях! А водка?

«С деревьев капает», — вспомнились слова Витьки.

Тимофей повел взглядом — ветки сосен качались, и с них, точно капая, падал снег. «Господи! Уж не с ума ли схожу?»

— Глаза его расширились, и все тело сковало холодом, как до встречи с бандитами. А душу вновь охватило предчувствие: «Убьют! не завтра — так послезавтра, через неделю».

В той стороне, куда убежали бандиты и Степка, слышался женский крик о помощи. Грохнул выстрел, второй, третий. Крик оборвался. Тимофей стоял ни жив ни мертв. Выстрелы в его сознании отозвались так, будто это по нему стреляли. Он снял полушубок, накинул его на голову и побежал с единственной мыслью — поскорее выбраться из леса.

На большаке перевел дух, оглянулся вокруг, и волосы зашевелились сильнее: дороги почти не видно было за полосами падающего снега, а по обе ее стороны черными стенами стояли сосны и злорадно шумели: «Вот он! Вот он!» Там, в лесу, хоть за деревом можно было притаиться, а здесь он на открытом месте, и за каждым из этих деревьев мог стоять кто-нибудь из «тех». Тусклый свет упал ему под ноги. Тимофей взглянул на небо: оно было сплошь черным, и в этой черноте сквозь снегопад светила луна.