Однажды утром, когда хозяйки дома еще лежали в постели, вилла Сантони была окружена отрядом стражников; затем несколько офицеров полиции вошли внутрь и схватили Бернардо Гавацца. Тот поднял крик, запротестовал, заявляя, что невиновен, и призывая в свидетели маркизу с графиней, а они, разбуженные шумом, поднявшимся в их доме, прибежали полураздетые и попытались защитить его своей властью.
— Обстоятельства слишком серьезны, сударыни, — сказал им старший офицер, — и ваше неуместное вмешательство может еще более усложнить положение.
— Мои дорогие, мои добрые повелительницы, — вмешался Бернардо, старавшийся проявлять полнейшее спокойствие, — вы, как и я, прекрасно знаете, что меня несправедливо обвиняют; разразилась буря, которая ослепила и все еще ослепляет самых прозорливых людей. Правосудие ошибается, но скоро признает свою ошибку. А пока я предпочел бы тысячу раз умереть, нежели увидеть хоть одну слезинку, пролившуюся из ваших глаз, и, что бы ни случилось, я до последнего часа не изменю этому своему чувству. Сохраните уважительное отношение ко мне и ни о чем другом не беспокойтесь — это единственная милость, о которой я прошу… А теперь, — добавил он, обернувшись к окружавшим его стражникам, — я готов, пойдемте.
В то время как Бернардо вели в тюрьму Турина, где ему предстояло ждать окончания продолжавшегося расследования, монаха Луиджи в монастыре капуцинов в Кивассо ожидало удручающее открытие. Тюремщиком двух солдат, запертых in pace, он сделал привратника Пьетро, и в этом отношении был совершенно спокоен. Место их заключения было надежным, еще ни разу ни один монах, посаженный туда в прежние времена, даже не пытался бежать, настолько неосуществимым казалось подобное предприятие. Однако, увидев, сколь неблагоприятный оборот принимали события, Луиджи решил так: вместо того чтобы навсегда упрятать в подземелье людей, волей случая попавших ему в руки, вполне возможно было теперь использовать их против обвинения, заставив дать показания, совершенно противоположные тому, чему они были свидетелями. На этом условии им можно было бы пообещать помилование за дезертирство, очень скорое освобождение и достаточно весомую сумму денег, чтобы они могли спокойно вернуться в свои семьи.
«В их положении, — размышлял монах, — они определенно с готовностью ухватятся за любую соломинку».
Будучи в полной уверенности, что он не встретит препятствия на этом пути, Луиджи однажды вечером велел Пьетро взять фонарь и спуститься вместе с ним в тюремную камеру. Но каково же было его удивление, когда он вошел в подземелье и осветил его стены: карцер оказался пустым!..
Пора рассказать, каким образом двум пленникам удалось вырваться из камеры, куда их запер Луиджи, и что с ними стало.
Когда солдаты-дезертиры Лоренцо и Джакомо очнулись от глубокого сна, свалившего их с ног после того, как они выпили вина, к которому брат Луиджи подмешал усыпляющее средство, то прежде всего инстинктивно попытались оторваться от сырой земли, служившей им ложем. И велико же было их удивление, когда они поняли, что в этой беспросветной тьме не могут сделать и шагу, поскольку их тела опоясаны цепью, которая была пропущена через кольца, вмурованные в стены карцера.
— О, — вздохнул Джакомо, обращаясь к собрату, — говорил же я тебе, что мы еще пожалеем, покинув полк.
— Это ты тут разговариваешь, Джакомо?.. Да, парень, признаться, попал же я в переплет, а если и с тобой проделали то же, что со мной…
— Я прикован.
— Так же как и я… Но что дурного мы сделали проклятому монаху, почему он обошелся с нами так круто? Если хорошенько подумать, то похоже, что мы слишком развязали языки.
— Похоже! А по мне, так даже точно; я теперь вспоминаю, что мы рассказали этому проклятому сборщику подаяний все, что приключилось с нами на вилле Сантони, а раз так, то мы вели себя как настоящие тупицы. Монах, завладев нашей тайной, решил извлечь из этого выгоду и нашел способ убрать нас.
— Должно быть, ты прав, — сказал Лоренцо, — но тогда не все еще потеряно: во-первых, если бы от нас хотели окончательно избавиться, мы бы уже были мертвы, ведь убить нас было так легко! Во-вторых, это доказывает, что нам хотят сохранить жизнь; а вот и кувшин с водой, я чуть было не задел его ногой и едва не опрокинул, что было бы очень досадно, поскольку я умираю от жажды.
— Я тоже.
— Давай-ка, протяни сюда руки… Держи бутыль; постой, я нащупал ногой что-то похожее на краюху хлеба, и довольно увесистую… Вот она, я ухватил ее! Так выпьем и закусим! Черт возьми, не каждый день мы могли сказать такое в нашем полку!
— Что правда, то правда, — грустно заметил Джакомо, — но нам светило солнце, и мы могли ходить. Эх!..
— Не надо отчаиваться, тысяча чертей! — возразил Лоренцо. — Скажи, ты, так же как я, опоясан цепью?
— Да так крепко, что ее звенья впились мне в тело выше бедер.
— И я сейчас испытываю то же удовольствие; но, ей-Богу, так долго не протянешь.
— На что же ты надеешься?
— Только на себя, черт возьми! Ну же, не падай духом, смерть приходит лишь раз, и надо постараться, чтобы она подзадержалась подольше.
Сказав это, Лоренцо, больше не обращавший внимания на жалобы приятеля, смочил водой звено цепи и стал усердно тереть им о керамический кувшин.
— Слышишь эту музыку? — через несколько минут спросил он Джакомо.
— Прекрасно слышу, но не понимаю, к чему нам все это: вряд ли тебе удастся вылететь из этой камеры, пробив ее своды.
— Я пока не знаю, что будет дальше. Главное обрести свободу движений, и я теперь вижу, что через два часа так оно и будет.
И в самом деле, менее чем за час Лоренцо так источил звено цепи трением о кувшин, что разорвать ее оказалось совсем просто; после этого Лоренцо тем же способом освободил Джакомо. Во время завершения этой операции издалека донесся какой-то глухой шум.
— Нам надо быть настороже, — промолвил Лоренцо, — как только кто-нибудь появится, навалимся на него, выпытаем все, что сумеем, и заставим вывести нас отсюда.
Шум не стихал и даже усилился; затем послышалось звяканье ключей и чей-то голос прошептал несколько слов, но солдаты не расслышали их; однако никто не появился, и пленники почувствовали, что надежда, едва пробудившаяся в их душах, уже улетучивается, как вдруг тонкий луч прорезал окружавшую их темноту. Лоренцо осторожно подошел поближе к этому свету и убедился, что он пробивается из прилегающего к их камере помещения сквозь отверстие, образовавшееся в стене; он внимательно осмотрел эту щель.
— Теперь, — очень тихо сказал Лоренцо своему товарищу, — могу поклясться своей головой, где-то здесь был ход побольше того, что существует сейчас.