Мэри, наблюдавшая за моими манипуляциями с расширенными от удивления глазами, даже закашлялась, однако сестра Анжелика впервые за все время взглянула на меня с интересом. Я положила руку на лоб женщины — он был прохладным, жара или лихорадки у нее не наблюдалось.
— Хочется пить, да, мадам? — спросила я больную. Ответ я знала заранее, заметив возле изголовья пустой графин.
— Все время, мадам, — ответила она. — И еще я все время голодна. Сколько ни ем, а сплошные кожа да кости. — Она приподняла тоненькую, словно веточка, руку, демонстрируя костлявое запястье, затем бессильно уронила ее.
Я нежно похлопала по этой худенькой руке и пробормотала какие-то слова утешения. Диагноз мой оказался верным, но малоутешительным — в те времена еще не научились лечить диабет. Несчастная была обречена.
Опечаленная, я присоединилась к сестре Анжелике, которая, перебирая коротенькими ножками, едва поспевала за мной.
— Откуда вы узнали, чем она страдает, мадам? — с любопытством спросила меня монахиня. — Только по моче?
— Нет, не только, — ответила я. — У нее диа… — Как это у них называется?.. — Сахарная болезнь. Еда, которую она ест, не насыщает, все время хочется пить. И как следствие, выделяется моча в огромных количествах.
Сестра Анжелика кивнула, полное лицо так и светилось любопытством.
— Как вы считаете, мадам, она поправится?
— Нет, она обречена, — прямо ответила я. — Болезнь зашла слишком далеко, ей не протянуть и месяца.
— О-о… — Светлые бровки приподнялись, она глядела на меня уже не столько с любопытством, сколько с уважением. — То же самое говорит и месье Парнель.
— А кто он такой, этот месье Парнель? — небрежно осведомилась я.
Толстушка растерянно нахмурилась:
— Ну, вообще-то он изготавливает бандажи, еще ювелирным делом занимается. А когда приходит сюда, работает уринологом.
Брови мои поползли вверх.
— Уринологом? — недоверчиво переспросила я. — У вас существуют такие вещи?
— Qui, мадам. И он слово в слово говорил то же, что и вы, об этой несчастной худенькой женщине. Впервые вижу даму, которая так хорошо разбирается в медицине. — Сестра Анжелика глядела на меня словно завороженная.
— На земле и в небесах существует еще немало вещей, неподвластных разуму человеческому, сестра, — скромно ответила я. Она кивнула с таким серьезным видом, что тут же заставила меня устыдиться своего пафоса.
— Это верно, мадам. Желаете взглянуть на господина на последней койке? Он жалуется на печень.
Мы переходили от одной койки к другой и наконец завершили обход огромной палаты. Я видела людей, страдающих от болезней, о которых знала только из учебников; видела пострадавших от самых разных травм — от раненного в голову при пьяной драке до ломового извозчика, грудь которого была практически расплющена катящейся бочкой с вином.
У некоторых коек я останавливалась, задавая вопросы тем больным, которые были способны отвечать. За спиной своей я слышала дыхание Мэри, но не оборачивалась, а потому не видела, зажимает она нос или нет.
В завершение обхода сестра Анжелика обратилась ко мне с иронической улыбкой:
— Ну-с, мадам? Не передумали ли вы служить Господу Богу, помогая этим несчастным?
Я уже закатывала рукава халата.
— Принесите-ка мне таз с горячей водой, сестра, — ответила я. — И кусок мыла.
— Ну, как там все было, Саксоночка? — спросил меня Джейми.
— Ужасно, — ответила я, широко улыбаясь.
Он приподнял бровь и вопросительно взглянул на меня, затем устало растянулся в шезлонге.
— Получила удовольствие?
— О, Джейми, если б ты знал, как это приятно — вновь чувствовать себя полезной! Я мыла полы и кормила больных жидкой овсянкой, а потом, пока сестра Анжелика не смотрела, успела сменить пару грязных рубашек и вскрыть нарыв.
— Превосходно! — заметил он. — Ну а сама-то поесть не забыла или слишком увлеклась?
— Э-э… честно сказать, забыла, — виновато созналась я. — С другой стороны, совершенно забыла и о тошноте. — Тут, едва стоило мне вспомнить об этом, желудок отозвался спазмами. Я прижала кулак к животу. — Думаю, стоит перекусить.
— Да уж, наверное, да, — мрачно согласился он и потянулся к колокольчику.
Он смотрел, как я жую мясной пирог и сыр, и слушал мой рассказ о больнице в перерыве между глотками.
— Многие палаты переполнены, больные лежат по двое-трое в одной кровати, что, конечно, ужасно, но… Хочешь кусочек? — спросила я. — Очень вкусно!
Он взглянул на кусок пирожного, который я протягивала ему.
— Если ты хотя бы на время перестанешь расписывать гангренозные нагноения под ногтями, то, пожалуй, съем.
Лишь с запозданием я заметила, как побледнели у него щеки и ноздри слегка дрожат. Налив в чашку вина, я подала ему и только после этого вновь принялась за еду.
— Ну а как ты провел день, дорогой? — нежно промурлыкала я.
«Обитель ангелов» стала для меня настоящим убежищем. Простота и бесхитростность, отличавшая монахинь и больных, являла собой приятный контраст трескучей болтовне и интригам придворных дам и господ. Я также была уверена, что лицо мое всякий раз обретало в больнице нормальное выражение, а мышцы его приятно расслаблялись, иначе бы на нем так и застыла навеки жеманная и скучающая мина.
Убедившись, что дело я свое знаю и ничего, кроме бинтов и свежего белья от них не требую, монахини быстро смирились с моим присутствием, а преодолев первоначальный шок от моего имени и титула, больные тоже. Социальные предрассудки обычно очень сильны, но разлетаются в прах при наличии доброй воли и умения делать свое дело, тем более если в этом умении есть такая нужда.
Несмотря на свою занятость, матушка Хильдегард начала уделять мне внимание. Сперва она вообще со мной не разговаривала, ограничиваясь лишь «Bonjour, мадам», когда проходила мимо, однако я все чаще стала чувствовать на своей спине взгляд ее внимательных и умных глазок всякий раз, когда останавливалась возле постели какого-нибудь пожилого больного, страдающего опоясывающим лишаем, или смазывала маслом алоэ ожоги ребенку, пострадавшему при пожаре, — в ту пору в бедняцких кварталах города пожары были частым бедствием.
Казалось, она никогда никуда не торопится, однако за день ей приходилось проходить немалые расстояния крупными, длиной в ярд, шагами по больничным полам из серого камня, причем следом за ней все время поспешал ее любимец — маленький белый пес по кличке Бутон.
Совершенно непохожий на лохматых болонок — самую популярную у придворных дам породу, — Бутон отдаленно напоминал помесь пуделя с таксой. Природа наделила его жесткой курчавой шерстью с длинной бахромой вокруг толстого живота и коротких кривых лап. Концы лап с крепкими черными когтями громко цокали по каменному полу, когда он трусил за матушкой Хильдегард, почти касаясь своей заостренной мордой развевающихся складок ее сутаны.