сыну, готовому к быстрой атаке.
– Стой.
– Но, мама?..
Она подошла к сыну и крепко обняла его за плечи. Рядом причитал граф Урбино, сетуя на жестокость Сальвадора, в которой ну никак не мог его заподозрить, жаловался на нравы южной молодёжи и умудрился во всем обвинить тавромахию (дескать, она приучает молодых людей быть безжалостными), а потом и Коллегию с её изуверскими с точки зрения созидательной педагогики методами воспитания при помощи всевозможных лишений.
– Мама, отцу же больно!
Керро помог шмыгающей носом Аэлис подняться и усадил её за стол, наполнив ей кубок холодной водой.
– Нет, это решительно невозможно слушать!
Граф Урбино поспешил покинуть помещение, а по возможности вообще радиус слышимости душераздираемых воплей, и наткнулся в дверях на растерянную Золотую Росу.
– Нет-нет, юная леди, вам не сюда. Пойдёмте отсюда, – он взял её за руку и увёл в коридор. – Пойдёмте. Лучше покажите мне ваши апельсиновые сады. Здесь решительно невозможно более находиться. Пыточная, а не графская вилла! С меня на сегодня хватит!
Две минуты длились как час. Крики Эрнана ненадолго прерывались приглушённой дверьми вкрадчивой речью Сальвадора. Невольные свидетели скрытой от глаз пытки не понимали, что их пугало сильнее – крики страдающего от муки и плач или рассудительный голос его мучителя, которого не тревожила ни боль брата, ни его просьбы пощадить.
Всё кончилось внезапно. За дверью воцарилась странная тишина, возникшая вдруг, на полукрике, полувздохе. Послышались тихие шаги и звук открывающегося замка. Дверь отворилась. На пороге стоял привычно сдержанный и собранный хранитель казны и оттирал левую руку толстым полотенцем, перепачканным то ли в крови, то ли в кровавом гное.
– Мне нужно обработать руку, – невозмутимо произнёс он, будто только что заполнял таможенные ведомости, а не сжимал раненую ногу Эрнана, чтобы доставить ему нестерпимую боль. – Я весь перепачкался в том, о чём даже думать не хочу. Фермин внизу?
Под обескураженные взгляды присутствующих он прошёл к проходу в коридор.
– Вы – чудовище, дядя! – воскликнула Аэлис и бросилась к отцу, которого казначей оставил лежать без сознания. – Чудовище!
Её истеричное обвинение оставило Сальвадора равнодушным. Он обыденным жестом свернул грязное полотенце и положил на столик для корреспонденции. Повернулся к Четте.
– Сообщу ему, что Эрнан согласился ампутировать ногу. Пусть готовится к операции. И да, может быть, Аэлис и права, я – чудовище. В конце концов у нас с братом одна кровь.
Глава 19 Да здравствует король!
Всё кипело и вертелось.
В тронном зале каждый камешек в стене за троном, в кладке пола и колонн слуги тёрли с таким усердием, что в них можно было увидеть своё отражение. Тяжёлый полог враждебно-алого, как агдеборги прежних королей, цвета, за которым прятался балкон, меняли на жемчужно-белый с вышивкой из лилий, под стать знамёнам новой династии, которые тянулись под потолком, от дверей до самого трона. Посередине главной залы устанавливали огромный, сделанный на заказ, широкий стол на две сотни персон и укрывали его праздничными скатертями с вышивкой из пятнадцати тысяч жемчужин вида конк, на оплату которых ушли все деньги, выданные Дагмару за продажу конфискованного имущества власты Гирифора. Каждые два метра, отделяя друг от друга овальные серебряные блюда, стояли плетёные подсвечники с цветами чистотела в держателях. Столовое золото без инкрустации для гостей и с альмандинами – для королевской семьи было начищено бархатными платками и лежало у расписанных эмалью тарелок и блюдец из тончайшего фарфора фабрики графов Ферро. Вся золотая и серебряная столовая утварь, украшенная бычьими головами старых Роксбургов, была переплавлена и переделана на точно такую же, но с гербом новых. Все ткани и пуговицы со знаками поверженного врага были проданы, а на вырученные деньги куплены церемониальные одежды для короля, уже ждавшие на кровати своего обладателя.
Везде бегали подгоняемые Корвеном слуги и смахивали последние пылинки пипидастрами. Кухонная рать сходила с ума над чанами, котлами и вертелами во всех пятнадцати помещениях кухни, готовя изысканные блюда для обеда в честь коронации, который обещал растянуться на трое суток. Меню утверждала сама леди Улисса: супы из индюшек, куропатки в рагу, томлённые в пиве цыплята, баранина с перчиками и фаршированные каплуны, грибы в соусе из имбиря и гвоздики, огромные куски свиной вырезки в красном вине с тмином, бесчисленное количество разнообразных бульонов, яйца и печёные яблоки в карамели, тазы персикового и виноградного варенья, фрукты, сухофрукты, бочки лучшего вина. Три кондитера, приглашенные из Виа де Монте, корпели над пирожными с марципаном и сахарными жемчужинами. Самым неоднозначным блюдом являлось жаркое из боевых быков.
– Но, ваше величество, – из последних сил пытался образумить нервно крутящегося перед зеркалом короля камергер, – так же нельзя. Едва ли придворные поймут и примут такие гастрономические изыски. В Ангеноре есть целые пастбища обычных быков, которых растят на пропитание, почему не вести на убой их, предназначенных в пищу изначально? Но Водоворот, Факел, Ревущий! Одумайтесь, прошу!
– Нет больше такого понятия, как боевые быки, – не желал его слушать Теабран, больше озабоченный запутавшимся шнуром на рукаве, чем вопросами этики. – Мясо есть мясо, и моя мать желает видеть его на своём столе. Точка!
Королевский ювелир Дагмар помогал капризным до своего внешнего вида придворным дамам застёгивать золотые крючочки на изготовленных им же украшениях, портные зашивали платья прямиком на моделях.
Десятки метров тончайшего шёлка и бархата, тончайшее кружево и серебряные вставки, нежнейший тюль и расшитые кушаки, голубые, синие, изумрудные, золотые, изумрудные туалеты – каждое платье щеголявших друг перед другом модниц являлось произведением искусства, готовым посоперничать с церемониальным нарядом самой королевы Иммеле, на пошив которого ушло три тысячи жемчужин и тридцать метров серебряного жаккарда. При дворе был запрещён только один цвет дамских платьев – алый, как все наряды принцессы Вечеры, любой намёк на которую Петра более не желала видеть во дворце.
Всюду наводили суету всклокоченные камеристки в поисках потерянных туфель, серёжек, браслетов и кушаков благородных дам. Виночерпии едва успевали наполнять кубки их скучающим мужьям, вальяжно рассевшимся в комнатах отдыха и игорных. А служка прелата, прячась от внезапно воспылавшего вниманием к его персоне Дитя, сидел в чулане одной из кухонь, как мышь под совком, и полировал церемониальную тиару слуги Бога, сверкающую двумя тысячами бриллиантов и десятью пурпурными сапфирами.
Хранитель ключей придирчиво проверял список рассадки гостей.
– Нет-нет, посадите графов Ферро подальше от ваз – у графини Ваноры аллергия на гортензии, и после первой смены блюд обязательно подайте графу его капли от печёночных колик, и только в серебряном кубке. Принцесса Ясна сядет рядом со своей бабушкой. Ради всего святого, уберите эти кусты герани. Вы же не хотите, чтобы их высочество начало задыхаться от приступа, сидя под ними? Леди Нила будет сидеть с семьей у блюда с купатами и лососем. И попрошу без фамильярностей – она леди. Да, Има расположится на стульчике слева от неё, и напоминаю, что к ним нужно будет обращаться соответственно титулам: «леди Нила» и «леди Имадея», как-никак, это невестка и внучка самрата и женщины из знатного рода, поэтому никаких «голубушек» и «крошечек», как вы привыкли. Кстати, о самратах – нет, Тонгейр не пожелал ни присутствовать на церемонии сам, ни послать своего представителя. Это будет ужасное упущение и причина нашего глубочайшего расстройства, но, я уверен, самрат мысленно всегда с нами и будет взирать на короля с тем же должным уважением, склонность к которому он проявил в прошлый свой визит. А вот сенью Витторию-Лару можно посадить через стул от Влахоса и подальше от графини Виа де Монте. Эти дамы не выносят друг друга. Не забудьте, Паучиха – кормящая мать, поэтому никакого вина, подавайте только сок и обязательно с кусочком льда из холодной кладовой. Её супруг сядет рядом, а казначей, куда же без него, по другую от неё руку. Как бы щекотливо с нашей стороны не выглядела данная ситуация, так желает сама графиня, так что наше дело – только поклониться