После четырех дней боев ворота гетто открылись, и Ирена смогла пройти на его территорию. Было очень холодно и совершенно безлюдно. Звуки шагов Ирены эхом разносились по пустым переулкам…
Дети поступали к Ирене через ЖОБ, ставшую по сути «временным правительством» гетто. Тысячи людей теперь просили вывести своих детей за стену, и подпольная сеть работала на пределе возможностей. Временные убежища были заполнены под завязку, и две Ирены сбились с ног, подыскивая новые. В деятельность по спасению детей включилась мать-настоятельница Матильда Геттер из францисканского ордена Сестер семьи Марии.
Проверки и обыски на блокпостах у ворот проводились столь тщательно, что тайно провезти через них детей было невозможно. Помощникам Ирены оставалось рассчитывать только на проломы в стене и канализацию. По всей Варшаве на стенах домов стали появляться символы сопротивления и Армии Крайовой, похожие на якорь значки из буквы «Р», стоящей на средней части буквы «W», – первых букв слов «Polska Walczy» – Польша борется.
После январского восстания слова «перемещение населения» продолжали служить поводом для ожесточенных споров внутри гетто. Немецкие плакаты и арийские владельцы фабрик и предприятий на территории гетто, особенно Теббенс и Шульц, убеждали рабочих согласиться на перемещение под Люблин, в трудовые лагеря в Понятове и Травниках, но листовки ЖОБ опровергали лживые обещания немцев:
Добровольная депортация – всего лишь способ тотального уничтожения гетто!Однако часть рабочих согласилась, и 16 февраля начался вывод из гетто промышленных предприятий и принудительное перемещение несогласных. ЖОБ в ответ подожгла фабрики. Перестрелки в гетто стали обычным делом, и немцы входили в него только в боевых порядках и со всеми предосторожностями. Самыми опасными для них были бункеры «дикарей». Боевые группы ЖОБ получали через канализационную систему оружие и боеприпасы, сами конструировали автоматы и пулеметы, производили в тайных оружейных мастерских бутылки с зажигательной смесью, ручные гранаты и противопехотные мины.
* * *
Как-то раз на Журавьей, 24, Ирена встретила Зофью Коссак. Та посмотрела на нее с материнской озабоченностью.
– Ты, похоже, совсем измоталась, – сказала она. – Тебе нужно побольше спать.
Зофья была права, но даже в детстве Ирена спала меньше своих сверстников. В ней будто работал какой-то моторчик, который не давал ей спать и заставлял все время о чем-то думать, болтать ногами под стулом, барабанить пальцами по крышке стола, то и дело облизывать языком губы.
– Зофья, нам так много еще надо сделать. Так много детей…
– Не надо ничего объяснять, – сказала Зофья. – Это во мне говорит эгоизм. Ведь чем сильнее ты устаешь, тем больше вероятность какого-нибудь ляпа, который может стоить нам очень дорого. Поверь, я все понимаю. Делай свое дело, Ирена Сендлер. Я все понимаю, и очень нас всех жалею.
Ирена чувствовала себя так, будто Зофья заглянула ей в душу и увидела, как она бьется в тисках обезумевшего мира, но не позволит себе опустить руки…
Зофья положила руку на плечо Ирены:
– И ты, и я, мы обе до конца жизни будем спасать кого-нибудь из гетто… пусть мы даже и не знаем, в чем это будет выражаться лет этак через двадцать или сорок.
Ирена вздохнула. Она снова вспомнила слова отца о том, что люди по сути своей – хорошие. Ей оставалось только верить, что, узнав о том, что тут происходит, хорошие люди всего мира положат этому конец. Но сказала она Зофье совсем другое:
– Наши временные убежища переполнены. Мне нужно найти приют для младенца и восьмилетнего ребенка. У тебя нет никого на примете?
Зофья посмотрела на Ирену, словно взвешивая все «за» и «против», а потом написала адрес:
– Попробуй обратиться к доктору Восу. Он из сочувствующих.
Ирена задремала в трамвае и проспала остановку. Пришлось возвращаться пешком. Доктор Вос жил в просторных апартаментах на втором этаже величественного здания, построенного еще до Великой или, как ее стали называть теперь, Первой войны. Дом 13 по улице Новы Свят не получил во время бомбардировок в сентябре 1939 года ни царапины, тогда как от соседнего здания осталась только выгоревшая коробка. Ирена постучала, и из-за двери послышался мужской голос:
– Кто там?
– Доктор Вос? Мне нужно обсудить с вами один очень важный вопрос.
– Кто вы такая?
– Меня зовут Иоланта, – Ирена наклонилась к двери и добавила, стараясь говорить тише: – Я из Жеготы.
Дверь открылась, и мужчина буквально втащил ее внутрь:
– Не надо так об этом кричать, барышня!
– Мне вас порекомендовали Зофья Коссак и Юлиан Гробельный. Я так поняла, вы сочувствуете евреям…
Он окинул ее оценивающим взглядом:
– Вы пришли уговаривать меня кого-нибудь у себя спрятать, да?
– Двух детей… это сестры… одна совсем младенец, другой восемь лет. Всего на несколько дней. Я вас очень прошу, доктор Вос. Зофья Коссак думает…
– Мне плевать, что думает Зофья Коссак, – прошептал он. – Мы с ней почти незнакомы… она совершенно ничего не понимает… Я не могу… Мы не можем. У нас своих детей двое. Если гестапо вдруг… В общем, уходите!
– Доктор Вос, Зофья сказала, что вы – человек честный и смелый. Я знаю, что вы с супругой уже давали приют другим людям.
Если я не найду этим детям убежища сегодня, завтра они умрут.
Пани Вос, стоящая в дверях гостиной, сказала:
– Хенрик, у нас есть свободная спальня. К нам вполне могут приехать дети родственников из провинции.
Доктор Вос помолчал, переводя взгляд с жены на Ирену и обратно, а потом вздохнул:
– Приводите детей… – он вытер выступивший на лбу пот. – Иоланта, вы либо очень смелый, либо очень глупый человек… скорее всего и то и другое. Будьте осторожны. Рано или поздно они вас поймают. Я буду за вас молиться.
* * *
Состояние Янины за зиму сильно ухудшилось. Как-то утром она сказала:
– Ирена, я за тебя беспокоюсь. Ты в последнее время стала очень раздражительной. А еще среди соседей ходят слухи, что твое имя есть в гестаповских списках.
– Не читай мне нотаций, мама. Во время Первой войны ты сама занималась с детьми в подпольной школе. А папа единственный из врачей лечил нищих евреев. Яблоко от яблони…
– Что ж поделаешь, я же твоя мать. Ты уже много сделала. Неужели нет человека, который мог бы продолжать все это без тебя?
Да, мама права. Она действительно стала чаще срываться, нервничать и, что страшнее всего, терять веру в себя. Каждый раз, проходя через блокпост в гетто, она боялась, что этот раз – последний. Вечером она страдала от головных болей, хотя, конечно, она никому об этом не рассказывала. А еще она бесконечно устала… Стоило присесть, и она засыпала, от бесконечной ходьбы у нее к вечеру жутко болели ноги. В иной день ей казалось, что не вынесет больше ни минуты такой жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});