— Привет, девочка, — сказал доктор Стюарт, когда Элинор наконец открыла глаза.
Ей снилось, что она идет по дороге под зелеными кронами. Потом она увидела доктора Стюарта, который выглядел настоящим красавцем, как тогда, когда вернулся в город после окончания медицинской школы. Она даже удивилась, не продолжается ли ее сон.
— Какая уж там девочка.
Рассудок к ней вернулся настолько, что она напомнила ему об этом.
Глаза Элинор смотрели мутно, зрение ее подводило, в ногах чувствовалась слабость. Она подумала, что каждый цветок увядает по-своему: один роняет лепесток за лепестком, другой — погибает сразу, разорванный ветром или обстоятельствами, а то и просто временем.
— Как наша голубая роза? — поинтересовался доктор.
— Не наша. Моя. Твоя здесь только рогожка.
Брок Стюарт рассмеялся.
— Если тебе обязательно нужно знать, то мне жаль бедняжку, — продолжила Элинор. — Стоит себе укутанная. Я даже начинаю думать, какой толк быть розой, если ты перевязана бечевкой и прикрыта рогожкой.
Не будь он доктором, не наблюдай он это много раз, разве обратил бы внимание на темные, почти фиолетовые круги под ее глазами? Разве увидел бы, что кожа у нее желтая при свете дня? Он знал, что сейчас у нее, должно быть, невыносимо болит позвоночник; он успел проверить у аптекаря, как часто она заказывает по рецепту морфий. Возможно, поэтому она уснула на земле среди коробочек молочая, и ей снились дороги, ведущие домой.
— Ты хотела получить голубую розу, — сказал Брок, — разве не так? Разве не в этом смысл?
— А разве все не хотят получить то, что недостижимо?
— Я думаю вот что: тут важно само стремление. Таково мое скромное мнение.
Элинор рассмеялась:
— Никакой ты не скромник. Ты всезнайка.
— Я? — удивился доктор. — Скорее незнайка. Ничего не смыслю в розах, поэтому не спрашивай, что я думаю.
Элинор внимательно оглядела Кейк-хаус. В этот час дня деревянные стены, выкрашенные белой краской, приобрели голубой оттенок, совсем как яркое небо над ним.
— Где-то я свернула не туда, — сказала Элинор.
Она думала о своем сне, о длинной зеленой дороге, о том, как все эти годы занималась только одним делом. Теперь она могла бы вырастить тысячу голубых роз, но ей хотелось совсем иного.
Что касается Брока Стюарта, то он даже не мог припомнить, когда начал испытывать к ней подобные чувства. Неужели в тот день, когда прошел по обледеневшей тропке, чтобы рассказать ей о Соле? Или на следующий день, когда он опять нашел ее в саду, босую, замерзшую, так что когда он привел ее в дом и усадил перед огнем, то с оттаявшей одежды натекли целые лужицы на полу? Было ли это вчера или двадцать лет тому назад?
— Я без тебя буду как потерянный.
— Что ж, — резко ответила Элинор, — тебе лучше начать привыкать.
Вроде бы зашумел дождь, но Элинор никак не могла понять, какой именно — не розовый, не рыбный, не каменный, не нарциссовый, просто капала вода. Оказалось, это плачет доктор. Вот теперь, когда она знала, чего хочет, все почти подошло к концу.
— Пусть у нас будет общая тайна. — Элинор чувствовала спиной жар от камней. Она ощущала, как в почве копошатся маленькие червячки, как переплетаются корни растений в ее саду, причем так тесно, что понадобился бы топор, чтобы их разрубить. — И никто в мире о ней не узнает.
Доктор Стюарт утер глаза тыльной стороной ладони. С той поры как умер ребенок Лизы Халл, он перестал сдерживать слезы. Раз или два он даже выплакался в присутствии ординаторов в клинике. Все они тогда смущенно поотворачивались, явно приняв эти слезы за старческую слабость. Он промолчал, но в глубине души ему хотелось сказать всем этим новым ординаторам, таким уверенным в себе, таким убежденным, что единственный способ лечить — отречься от какой-то части собственной души: «Так оно должно быть. Смотрите на меня. Вот что значит быть человеком в этом мире».
— Мы пересадим розу, — объявила Элинор.
Брок рассмеялся:
— Почему для осуществления твоих идей всегда требуется физический труд и тачка?
Но как только они начали, то оказалось, что выкопать маленький розовый куст не составляло великого труда. Они подняли саженец, по-прежнему в рогожке, и перенесли на тачку, которую затем пришлось толкать доктору. Цвели красодневы и триллиумы, лес был темен, за исключением редких пятачков, куда солнце проникало сквозь листву, яркое, как луч прожектора, и освещало кружащих в воздухе мошек и серебристые пылинки. В воздухе пахло грязью; она здесь была повсюду — красная, серая, озерная, лежала слоями. Скунсовая капуста росла тут в изобилии, а на опушке они увидели орхидею венерин башмачок. Доктор Стюарт даже остановился, чтобы полюбоваться замечательным цветком. Орхидея имела форму человеческого сердца, только была бледнее и, как человеческое сердце, обладала удивительной силой, особенно если учесть ее хрупкость и незащищенность.
Они продолжали путь, пока не дошли до того места, где, по преданию, люди впервые увидели Ребекку Спарроу. Однажды вечером она вышла из леса, словно из сна, который закончился. Произошло это именно здесь, за плоскими валунами, прозванными «стол и стулья». Спустя несколько недель после смерти Сола доктор Стюарт частенько приходил сюда с Элинор, просто посидеть, ничего больше, хотя время от времени ему хотелось ее поцеловать. Но он гнал прочь эту мысль — все-таки он был женат, причем счастливо; просто в этих минутах было что-то большее. Все то, что он чувствовал в душе.
Аргус плелся за ними, еле передвигая лапами. Когда Элинор выбрала достаточно солнечное место, волкодав растянулся на земле и принялся наблюдать, как доктор Стюарт расчищает участок от лиан. Выбившись из сил, доктор сделал перерыв, присев на один из «стульев», но холодный гранит не давал возможности отдохнуть хорошенько, к тому же Элинор принялась сама перетаскивать разрубленные лианы. Отдышавшись немного, Брок начал копать яму прихваченной с собой старой лопатой. Вокруг росли коричный чистоуст и желтые ирисы, перекочевавшие из садов колонистов; они преодолели такие препятствия, как заборы и зеленые изгороди. Тут же цвела аризема и вездесущая скунсовая капуста, выпускавшая серный аромат, стоило только тронуть ее листья. В лесу царила какая-то неземная тишина, но если прислушаться внимательно, то можно было услышать бесконечное многообразие звуков. Жужжали мухи, зудели комары, гудели пчелы, разлетаясь по кизиловым кустам, у которых как раз сейчас началось бурное цветение, заливались дрозды, выводила рулады желтая древесница, щебетали воробьи, сидевшие на каждой ветке.