Кроме того, со скуки, рекомендую вам заняться сочинением стихов. Я уже создал здесь целую эпопею
Гашек был большим любителем писать стишки на случай. Так, он оставил на память хозяевам своей любимой будейовицкой пивной «У Мичанов» (U Míčanů) стихотворение, посвященное сестре хозяйки, юной Ружене. Рукопись сохранилась и начинается так.
Psát památnik, to zvyk je starý.А papír snese sebehorší rým.Psát о touhách а nadějích а lásceNebývá, veřte, zvykem mým
Писать стихи на память – привычка древняя,Любое рифмоплетство бумага стерпит, ей же ей.Но вот писать о нежности, любви и ласке.Поверьте, не было привычкою моей.
И затянет, полон жару,В честь австрийского двора:«Мы врагу готовим кару.Императору ура!»
Последние две строчки в кавычках – слово в слово строки австрийского гимна «Zachovej nám Hospodine».
Říš rakouská nezahyne,sláva vlasti, císaři!
При переводе Я. Гурьян это обстоятельство проигнорировал. В результате, помимо всего прочего, пропала очень смешная отсылка к будущему польскому гимну, а во времена Гашека – героико-патриотической песни поляков «Jeszcze Polska nie zginęla» – «Еще Польша не погибла» (см. комм., ч. 1, гл. 2, с. 39) в предпоследней строчке: «Říš rakouská nezahyne» («Двор австрийский не погибнет»).
С. 330
— Видите, товарищ, — продолжал толстяк вольноопределяющийся, — а вы говорите, что в народе уже нет прежнего уважения к нашей обожаемой монархии.
В оригинале нет упрека Швейку, никак не оправданного течением беседы. Собственная фраза Гашека такова:
«Vidíte, kamaráde», pokračoval tlustý jednoroční dobrovolník, «pak ať někdo řekne…»
Видите, товарищ, — продолжал толстяк вольноопределяющийся, — пусть после этого хоть кто-нибудь скажет…
и сочиняет оды единой и неделимой родине
В оригинале «единая и неделимая родина» – své širší vlasti, буквально – великая родина. Бржетислав Гула (BH 2012) обращает внимание на то, что выражение «великая родина» было официальным и шаблонным, особенно часто употребляемым учителями на уроках в школах, для определения всей империи Габсбургов, в противоположность «малой родине» – užší vlastí. Чешского королевства для чеха из Кладно или Моравского маркграфства для чеха родом из Брно.
Нечего сказать, хорош у нас слуга!
Слуга и прислуга – несколько разные и по звучанию, и смыслу понятия. У Гашека же именно прислуга – čeledín/čeládka (Máš to pěknou čeládku ve svých službách). «Хорошо же тут прислуга исполняет свои обязанности».
Я пришел на призыв в высоких сапогах и с цилиндром на голове, а из-за того, что портной не успел мне сшить военной формы, я и на учебный плац явился в таком же виде. Встал на левый фланг и маршировал вместе со всеми. Полковник Шредер подъехал на лошади ко мне, чуть меня не сшиб.
По описаниям биографов именно так и выглядел сам Гашек при первом построении после своего прибытия в полк. В цилиндре того типа, что носили пражские ваньки на фиакрах, зимнем пальто и полусапожках. Портной здесь имеется в виду армейский, а не частный. Собственно, именно недостаток униформы в будейовицком цейхгаузе и сделал будущего автора «Швейка» таким заметным на плацу. Однако в реальности гнев командира полка вызвал не наряд Гашека, поскольку причины и неизбежность такой вольности были командиру известны, а прическа романиста. Командир приказал ему немедленно привести волосы в порядок. Когда же Гашек ответил: «По получении первого денежного довольствия», последовал вопрос: «А кем вы были на гражданке?» На что, согласно бытующей легенде, был дан честный и прямой ответ: «Ein Humorist».
Что касается романного командира 91-го полка, то есть все основания считать (JH 2010), что его прообразом послужил малоприятный господин – полковник Карл Шлагер (Oberst Karl Schlager). Под своим собственным именем он фигурирует в повести и именно как Шлагер, упоминается среди персон, изображенных романистом в точности, как и были на самом деле, в письме реального юнкера Биглера в редакцию издательства Диц (см. комм., ч. 2, гл. 5, с. 491).
С. 331
— Что вы тут делаете, эй вы, шляпа, /(нем.)/ – заорал он на меня так, что, должно быть, на Шумаве было слышно.
В оригинале фраза построена несколько иначе и начинается с ругательства, которое в песнях наших бардов считается морским.
,Donnerwetter,’ zařval, až to bylo slyšet jistě na Šumavě, was machen Sie hier. Sie Zivilist?’
— Donnerwetter /Разрази вас гром (нем.)/ – заорал он на меня так, что, должно быть, на Шумаве было слышно – и т. д.
Sie Zivilist – определенно «не шляпа», а «эй, вы, гражданский».
Шумава (Šumava) – самый юго-западный район Чехии, узкая полоска гор, озер и рек на границе с современными Австрией и Баварией. Название, как и недавно упоминавшегося Blata (см. комм., ч. 2, гл. 2, с. 298), связано с характером местности и по мнению чешских специалистов происходит от праславянского слова suma – густой лес. От Ческих Будейовиц до восточной границы региона километров семьдесят по прямой.
и грозил, что спорет мне нашивки.
Нашивки вольноопределяющегося. См. комм., ч. 2, гл. 2, с. 325. Очевидно, что на гражданском пальто Марека их еще не было. То есть выражение фигуральное.
Через пять минут вышел приказ произвести Вольтата в младшие офицеры!
Очередной пример непоследовательности при переводе (см. комм, к слову «профос» выше, ч. 2, гл. 2, с. 325). В оригинале у Гашека не младший офицер, а юнкер – kadet (jednoroční dobrovolník Wohltat je povýšen na kadeta) произведен в юнкера. Ранее так ПГБ слово kadet и переводил, например, в ч. 1, гл. 10, с. 149 – pamatujete se na toho zrzavého kadeta od trénu? Помните того рыжего юнкера из интендантства? Ну а в дополнение к терминологической непоследовательности здесь и вовсе ошибка. Юнкер – еще не офицер, а кандидат в эти самые младшие офицеры.
Заметьте, как красиво звучит «вы – скотина», вместо грубого «ты – скотина»
Обращаться к подчиненным на вы – требование австрийского полевого устава, правда исполнявшееся далеко не всегда и не всеми офицерами.
а после смерти вас украсят Signum laudis или большой серебряной медалью.
Signum laudis (знак отличия) – медаль офицерская. А вот большая серебряная более демократичная – могла вручаться и солдатам. Очевидно, полковник Шредер видит героическую будущность Марека, не взирая ни на какое возможное его звание и положение. См. комм., ч. 1, гл. 14, с. 195.
Бросающееся в глаза отличие Signum от медалей за храбрость – на аверсе первой Франц Иосиф уже облысевший старик, а на всех больших и малых как золотых, так и серебряных, император молодой и волосатый.
С. 332
Три тонны удобренья для вражеских полей;Сорок человечков иль восемь лошадей.
В оригинале стишок двуязычный:
Lidskými hnáty zúrodníme lánAcht Pferde oderachtundvierzig Mann
Живое удобрение веземдля вражьих странAcht Pferde oderachtundvierzig Mann
Что и понятно. Марек обыгрывает стандартную надпись о вместимости товарного вагона, в обязательном порядке наносимую на стенку с внешней стороны. Стандарт приписывал такую форму М.Т. 48 М 6 Pf, что расшифровывалось следующим образом: Militär-Transport 48 Mann 6 Pferde. Военный транспорт 48 человек или 6 лошадей. Сами цифры не были одинаковыми, как и размеры австро-венгерских вагонов, на теплушке высотой 5,5 метров писали 48+6 на четырехметровом – 40+6, на совсем низенькой высотой всего 3,65 метров – 36+6. При одинаковой площади пола для людей, в отличие от лошадей, можно было сделать больше ярусов нар.
Следует отметить, что аналогичные надписи наносили на вагоны и по другую сторону фронта. На французских теплушках указывалось – homme 40 chevaux 8. Эта надпись, как спустя годы, во время Второй мировой, песня «Лили Марлен» стала образом войны и памятью о Первой мировой войне для всех в нее вовлеченных солдат. Общество американских ветеранов так и называется «Forty and Eight». Не мог забыть этой надписи и солдат той войны Луи Селин. В его романе «Rigodon» читаем: «trois grand fourgon, gris, “huit chevaux, quarante hommes”… les méme toutes armées du monde…» – «три больших теплушки, серых, “восемь лошадей, сорок человек”… как во всех армиях всего мира».
В этой связи забавно, что в стишке у Марека «Acht Pferde oder achtundvierzig Mann» вместимость получилась самая что ни на есть интернациональная – лошадок восемь, как у французов, а солдатиков так 48, как у австрийцев. Очень тесно. Кстати, в сохранившемся военном стишке самого Гашека «Дорогой на фронт» («Cestou па bojiště», 1915), написанном в солдатском поезде, комплект более реалистичный – 6+46.