позволялось только в сопровождении без малого дюжины шорцев.
Не видеть, не слышать, не говорить о плохом. Есть только поцелуи, ласковые слова и наслаждение в жаждущих любви телах. И больше ничего: ни конца мира, ни войны, ни монстров, способных уничтожить города и пожрать его жителей по щелчку пальцев безумца. Они будто погрузились в полнейшее безвременье.
С каждым днем Гвидо становился мрачнее. Если у него случался разговор с братом, то заканчивался он криком.
Пока не случилась та ночь.
Гвидо чудом убедил Джоланта покинуть Чонсу. Поклялся на крови: не тронет он его драгоценную малефику, с неё и волос не упадет.
– Разве ты не хочешь увидеть Летний дворец? То место, где был рожден? И где шпионы вероломно убили твою мать?
Очевидно, Джоланту не нравился смысл этих слов. Он видел за ними двойное дно: открыть глаза так или иначе, не разговорами, но возвращением к истокам, напомнить ему, откуда все началось. Однако интерес оказался сильнее опасений. Гвидо и Чонса стояли на балконе молча, глядя, как Джолант пускает скакуна шагом, а за ним тянется маленькая конница охраны.
– Вы опасаетесь нападения среди бела дня, мой дорогой Гвидо? – спросила тогда Чонса, и медик понял, что Джо так и не поведал ей свою главную тайну.
Хороший момент, чтобы посеять смуту между влюбленными. Но это было бы недальновидно. Зачем становиться врагом своему брату?
– До нас дошли тревожные слухи, – ушел от ответа Гвидо, – а Джо мой брат. Я не хотел бы его гибели.
– Неродной брат.
– Верно. Но разве это что-то меняет? Люблю я его как родного.
Чонса глянула на Гвидо искоса. Теперь, когда Джо растворился в тени каменных домов, на её лицо вернулось это стервозное скучающее выражение, и взгляд стал тем же, что в Нино – потухшим, отсутствующим.
– Любовь, – процедила она. – Вы не узнаете любовь, укуси она вас до крови.
– А ваша любовь столь кусача?
Чонса оттолкнулась руками от парапета – вывихнутое плечо удивительно легко исцелилось – и прошла в глубину комнаты. Сколь не приказывай Гвидо стирать простыни, в спальне стоял запах пота и витальных жидкостей, особенно буйствующих во время занятий любовью. К счастью, малефика решилась пройтись. Гвидо поспешил за ней – на один размашистый шаг северянки приходилось полтора его. Фурия выскочила в коридоры, вряд ли у неё была иная цель пути, кроме как избавиться от медика на хвосте. Он догнал её в холле. Шестипалая бдительным зверьком замерла на том самом месте, где тысячи лет назад Джо её предал, позволив бросить в темницу.
– Чонса, постойте! Скажите мне, Чонса! – выкрикивал Гвидо весело и зло. – Неужели вы готовы променять роль цепной псицы на птичку в клетке?
– Я не птичка в клетке!
– Позвольте, позвольте! – Гвидо засмеялся. – Сидите взаперти и, если не развлекаете моего братца чудесными трелями удовольствия, то он набрасывает на вас платок, и вы спите до тех пор, пока он не вернется. Да я даже в коридорах вас не видел всю эту неделю!
Он разозлил её. Кажется, к этому сводилась его роль в чужих жизнях – бесить тех, кто ему интересен. Чонса развернулась, как тростниковая змея, сжала руки в кулаки.
– Ты – избалованный сукин сын, если не видишь разницы. И никогда не был на моем месте! Я сама выбираю такую жизнь. Мне сейчас это нужно!
– «Нужно тебе»? Ах, значит, ты используешь моего брата, чтобы спокойно спать? Оставаться во тьме? Не принимать решений?
– Какие решения тебе нужны?
Гвидо сцепил руки на груди. Вскоре осталась только эта робкая защита – он чувствовал, как малефика запустила в его голову свои острые пальцы, как перебирает извилину за извилиной, выжимая из них сок. Мучительная боль пронзила его виски, но медик не издал ни звука. В нем вспыхнул лишь восторг – какая удивительная особь эта Чонса!
– Я не особь, – шикнула она, пошатнувшись. Гвидо сделал полшага и поймал её за локоть.
Его шепот зазвучал мягко, успокаивающе:
– Позволь мне рассказать все то, что знаю я, моя милая Чонса! Брат бережет тебя от тревог и новостей, он всегда был таким добрым и милым мальчиком, настоящим защитником… Позволь мне рассказать, что можно изменить. Что можешь изменить ты!
– Я? – Чонса вскинула брови.
Гвидо улыбнулся. С её головы не упал ни один волос. Она сама, отважная, зашла под своды его лаборатории. Сама долго, внимательно и спокойно разглядывала склянки, сама комментировала что-то – малефики во время обучения проходят лекарский курс, и на приспособления перед собой девушка смотрела спокойнее, чем Джо, и знала теорию гуморов. Гвидо дал ей обнюхать обстановку, как кошке новое жилье. Она рассказала, что видела в Нино и то, что её Дани вырвал кусок из тела химеры своими зубами. Гвидо винился перед ней, но не слишком сильно, он объяснял, что всему есть причина, и Чонса слушала, сцепив клыки.
И вот он добрался до сути проблемы, до сердца, до той самой сокровенной идеи, которой Джо вначале восхитился, а после – отмахивался от неё.
– И Данте, и Лукас стали способны после инъекций брать под контроль существ, хоть изначально только Лукас имел способности к управлению. Но ты, Чонса, твой дар сильнее. И дух сильнее.
– Данте был сильнее меня.
Было заметно, что это «был» далось ей костью в горле. Но она сказала это спокойно, как будто зачитывая псалом из Книги.
– Увы, когда его привели ко мне, он был уже безумным. Близнецы отправились с ним в Йорф, но по пути случился катаклизм, и Данте спятил.
Чонса отвернулась. Кажется, она знала про это, но не хотела признаваться себе.
– Он убил Йоля и искалечил Аларика. Свел его с ума. Тот чудом смог его усмирить и привести сюда.
– Я помню их совсем юнцами, – вздохнула Чонса и оперлась на стол руками, – а теперь все трое мертвы.
– Аларик жив, – ответил Гвидо осторожно, – но очень слаб. Он в западном крыле лечебницы, под постоянным присмотром Руби и других медиков.
– Рада слышать, потом проведаю его, – без эмоций проговорила Чонса. Гвидо кивнул, принимая её вежливость, и вернулся к разговору о более важном.
– Я считаю, что если ввести в твои вены ихор, Чонса, то ты сможешь отправить этих существ туда, куда им самое место.
– В небеса?
– Хоть в небеса. Хоть стравить их между собой, хоть приказать им утопиться в море. Представь, какая мощь! А если отправить их в тот ад, из которого они попадали на землю, то, как знать, может и эта гниющая рана в небе стянется.
Чонса замолкла