лоб.
– Оставь, – сказала она, – тебе идет.
И прежде, чем Джо успел обидеться, она добавила:
– Спасибо тебе… Что рядом.
Джолант нервно усмехнулся, а девушка вдруг робко и быстро коснулась его руки губами. Поцелуй был клеймением, вот как это ощущалось, словно раскалили печатку и приложили к мясу над большим пальцем, или иглой с чернилами пробили кожу. Чонса не поднимала ресниц, они дрожали, и это было совершенно невыносимо.
Быстро, пока не передумал, он обнял девичье лицо ладонями. Там, где пальцы легко погладили её нижние веки, стало мокро. Поцелуй тоже был внезапным и неловким, не длиннее его прерывистого выдоха.
Наверно, Джо не следовало этого делать. Вот-вот малефика встрепенется, придет в себя и отшутится, скажет что-то про то, что могло стрельнуть ему в голову, спошлит и всё испортит, или же просто откинет его ласки прочь вместе с руками. Но девушка тихонько вздохнула и обняла ключника за шею. Ответила на поцелуй, коснулась его голой спины под рубашкой и пробежала вверх до лопаток, рождая мурашки на смуглой коже.
– Ты такой тёплый… – прошептала она, – такой живой.
Как ундина, она утянула Джоланта в глубины кровати, затем в мелиссовый влажный поцелуй, и следом – в себя. Ему мешалось увечье, ни на колено встать, ни опереться, от этого в стыде лицо горело, и, заметив смущение, девушка сама скинула платье, аккуратно стянув с поврежденного плеча, толкнула Джоланта в грудь, и это был тот же жест, когда «тебе такое не по зубам», то же самое, что «ты бы это запомнил».
Только на сей раз Чонса была восхитительно голой, и он не мог налюбоваться на тонкость её ключиц и то, что пряталось под слоями одежды: маленькие, как раз под его ладони, груди, плоский белоснежный живот, круто расходящиеся жилистые бедра, когда она обняла мужские бока коленями и оседлала. Джо захлебывался в восторге, целуя, наконец, рыжие веснушки на острых плечах.
Всё его тело сводила сладкая истома, похожая на боль самого приятного рода там, куда попадали рожденные толчками искры. Скрипела кровать, грешно и громко, но Джо было плевать – он слышал только Чонсу, и, о, какие звуки срывались с её губ! Сладкие, томные, тягучие, такие сладкие, он вылизывал от них её рот, чувствовал вибрацию на своем языке, и это сводило его с ума. Джолант спрятал глухой жалобный стон в её плече, дернулся, их тела пронзила одна и та же судорога, и постепенно стихла, сменившись сбившимся дыханием и изнеженной дрожью двух разгоряченных молодых тел.
– Чонса, я…
– Больше не девственник?
Джо ткнулся в её грудь лбом и тихо рассмеялся. Давно он не смеялся.
Это он не забудет, вот уж точно.
Чонса еще спала, все такая же безупречно голая и вымотанная, когда Джолант тихо поднялся с кровати и, нацепив первые попавшиеся штаны, рубаху и неизменный протез, выскользнул из комнаты. Страшно хотелось есть. Удивительно, но от похмелья не осталось и следа, если не считать это щекотное чувство в животе, чем-то напоминающее счастье. В этот скорбный час и в это смутное время он наконец обрел то, что желал. И жизнь казалась чуточку сноснее.
Глубокая ночь выгнала из коридоров даже самых угодливых слуг. Раньше в такое время Джо ходил бесшумно, ловкий, как кошачья тень, а теперь все его попытки скрытности сводились к тому, чтобы ставить протез на мягкий ковер и глушить в ворсе клацающий удар шага.
Кухня находилась на первом этаже огромного особняка Гвидо, и прежде, чем Джо добрался до кладовки, он одержал победу над идущей полукругом лестницей и каждой ступенью по отдельности. Отчего от этой проклятой деревяшки болью стреляет в спину? Джо постоял, перевел дыхание и толкнул дверь в кладовку, где было прохладно, темно и пахло копченой грудинкой. Поднос нашелся на столе, от снеди ломились шкафы, никто не заметит, если Джо выкрадет половину буханки хлеба, початый горшочек топленого масла, меда и пару кусков солонины. И винограда для Чонсы, конечно. Девушки же любят сладкое.
Он повернулся, попутно жуя кусок свежего сыра, и замер, пойманный с поличным. В дверях стоял Гвидо с неизменной улыбкой на бледном лице.
– Мы уже хотели рассылать розыскные листы, – сказал он, – объявлять о пропаже.
– Преувеличиваешь, – проурчал Джолант, спешно прожевывая. Гвидо прошел на кухню, сунулся в один из шкафов и достал кувшин, зачерпнул из бочки бродящий яблочный сок и нагрузил им поднос своего брата.
– Ешь за двоих, – заметил он, – могу тебя поздравить? Неприступная крепость пала? Ворота приподнялись?
– Заткнись, Гвидо.
Джо покраснел и разозлился. Он попытался протиснуться мимо брата, и тот сжал его плечо.
– Я рад за тебя. Но не забывай…
– Что не забывать?
– Тебе уготована другая участь. А у малефики иная судьба.
– Я еще ни на что не соглашался, – огрызнулся Джолант.
Злость охладилась, стала льдом в его венах. «Другая участь», о которой он пока опасался думать, но думал, конечно, особенно покидая Нино и напиваясь вдрызг в кабинете Гвидо… Эта участь пугала его до чертей. Одно дело задирать нос, говоря про себя: я сын короля, я племянник императора, а совсем другое – принять значение этого родства.
А ситуация была такова: у Бринмора не было короля. Тито всё забрал себе. Джолант был сыном Мэлруда, и, что немаловажно – половозрелым мужчиной, как он доказал себе с самого утра. Однако же, как ребенок, он закрывал на это глаза, не позволяя думать о своем будущем дальше вечера, где голая Чонса ест виноград, а он любуется её ямочками выше попки.
Джоланту было двадцать два. Он хотел любви и устал от служения, а участью короля была служба своему народу. Жаль, Калахан забыл про это.
Гвидо повернулся вслед Джоланту, идущему наверх, и грустный голос брата лег на его спину плетьми:
– В такие времена у вершителей судеб нет роскоши своего мнения. Только мужество принять решение.
Джолант ускорил шаг.
Спальня – это убежище. Для Джоланта – от ответственности, которую он не был готов принять, тяжко обдумывая своё положение. Для Чонсы – от демонов ночи, собственного безумия, страха двигаться дальше. Но пока они обнимались, целовались, улыбались, им как-то удавалось немного развеять тревоги друг друга. Так прошла неделя.
Джолант делал вид, что не замечает, как любой серьезный разговор с Чонсой оборачивается сексом.
Чонса делала вид, что не замечает, как Джолант оттаскивает её прочь, стоит рядом появиться Гвидо.
Оба игнорировали странных гостей, приходящих в дом Гвидо под покровом ночи. То, что слуг стало меньше, а стражи – больше. То, что выйти в город им