Акфильды же, наоборот, были крайне внимательны к нам. Спрашивали, что у нас нового, беседовали о дефиле у Харди Эмис, обсуждали фильм, в котором меня видели, приносили пышки и подливали нам чай, пока всем присутствующим не стало, должно быть, так же ясно, как и нам, что нам предстояло сыграть центральную роль в некоем плане. Обычное обращение, какого следует ожидать от хозяев и остальных гостей в английском загородном доме – умеренно-дружественное отсутствие интереса. Гости слоняются по дому, читают журналы, ходят на прогулки, принимают ванны, пишут письма, не требуя друг от друга особого светского общения. Только за едой – и то лишь за ужином – ожидается, что они будут «вести себя светски». Это отсутствие внимания со стороны людей, едва поднимающих голову, чтобы отметить твое появление в комнате, чужаку может показаться грубостью (как и есть на самом деле), однако, должен признаться, это способствует определенной непринужденности. Они и не пытаются быть вежливыми с вами, и потому от вас не требуют того же. Если на такой домашней вечеринке вокруг кого-то и поднимают шум, то почти всегда именно потому, что в нем узнали «чужака», или в крайнем случае смертельно больного человека, на которого следует потратить немного больше энергии. В общем, если все вскочат и радостно бросятся навстречу, то для вошедшего это почти оскорбление.
Однако в оказанном нам с Аделой приеме не было ничего похожего на попытку поставить нас на место. Мы просто поняли, что нас собираются попросить об услуге. И потому когда леди Акфильд поинтересовалась, не хочу ли я взглянуть на ее комнату, где только что сделали ремонт и которую мы, очевидно, когда-то раньше обсуждали, я тут же поднялся. Приглашение распространялось и на мою жену, но что-то в манере леди Акфильд подсказало Аделе, что на самом деле ей нужен я, а так как мы оба умирали от любопытства, она предпочла остаться с лордом Акфильдом и выпить еще чаю, чтобы приблизить ожидаемую откровенность.
Комната, о которой шла речь, находилась достаточно далеко от известной мне части дома, в крыле, и от основного здания ее отделял изогнутый коридор, окнами в парк. Когда мы добрались до места, это оказалось очаровательное и изящное гнездышко, демонстрирующее несомненную склонность леди Акфильд к gemüchtlich[43], вычурной пышности. Это была довольно большая комната, с обитыми розовым дамастом стенами и стульями, обтянутыми восхитительными ситцами. Маленькие черные лакированные бюро, искусно инкрустированные столики стояли повсюду, засыпанные обычным аристократическим мусором – цветами, хорошенькими настольными лампами, миниатюрами, мисочками сушеной лаванды, расписными подсвечниками, небольшими картинами на резных подставках, и, конечно же, на большом письменном столе – груда бумаг, прошений и приглашений. Кушетка, обитая муаром с пуговками, стояла у камина, который мерцал и потрескивал сквозь решетку. Над каминной полкой, где вперемешку теснились фарфоровые статуэтки, табакерки, погрызенные собачьи игрушки, вязаный кролик и открытки от друзей из Барбадоса и Сан-Франциско, висела пастель работы Грёза, изображавшая предыдущую леди Бротон. Именно так и должна выглядеть штаб-квартира Настоящей Леди.
– Как мило вы здесь все устроили, – сказал я.
Но леди Акфильд забыла, под каким предлогом привела меня сюда, и только жестом предложила присесть в кресло по другую сторону камина, напротив кушетки и села сама с суровым выражением лица.
– Вы видели Эдит в последнее время?
– Нет, в последнее время не видел. По крайней мере с тех пор, как Адела встретила ее на дефиле.
– Понятно.
Она помолчала. По правде говоря, мне никогда раньше не доводилось видеть ее смущенной, но сейчас ей определенно было неловко.
– Как дела у Чарльза?
В ответ она только чуть поджала губы:
– Я хочу кое о чем вас попросить. Я знаю, что Эдит все еще с этим, как его там. Она собирается выходить за него замуж?
Вопрос застал меня врасплох.
– Не знаю. Он еще не разведен – и я даже не уверен, что он уже начал этим заниматься.
Она кивнула сама себе:
– Чарльз сказал, что она планирует выждать два года и потом развестись по причине длительного раздельного проживания.
Это было для меня новостью, но показалось не такой уж плохой мыслью, хотя бы потому, что к тому времени это вряд ли попадет в заголовки.
– Дело в том, что мы с Тигрой этот план не поддерживаем…
Она колебалась, никогда не видел ее в таком затруднительном положении.
– Нам кажется, что чем скорее Чарльз подведет черту подо всей этой историей и начнет жизнь заново, тем лучше для него. Нам невыносимо думать, что все это будет тянуться и он так и не почувствует, что все кончено. – Она посмотрела на меня вопросительно. – Вы понимаете, о чем я?
– Полагаю, да.
– Вы можете и не знать, но все это причинило ему ужасные страдания. Чарльз не из тех, кто выставляет напоказ свои чувства, но ему было очень, очень плохо, поверьте мне.
Я кивнул. Достаточно было вспомнить сцену у него в кабинете, когда он заплакал при мне, чтобы безоговорочно в это поверить. Чарльз был одним из тех мужчин – они встречаются значительно реже, чем убеждают современные женские журналы, – которые раз и навсегда выбирают себе супругу и потом не подвергают свой выбор сомнению. Такие люди безоговорочно преданы женам, потому что им в голову не приходит, что может потребоваться пересматривать свои чувства раньше, чем смерть разлучит их, – и даже в этом случае подразумевают, что первым умирает муж. Я не утверждаю, что он был бы не способен на измену. На какой-нибудь сельскохозяйственной конференции в Америке, во время охоты в Шотландии – кто знает, что может случиться? Но он был бы не способен инициировать разрушение своего собственного брака. Выбрав Эдит, он отдал ей всю любовь, на которую был способен, и, как естественное приложение, всю свою преданность. Ни то, ни другое не были интересными по качеству, но зато давались в неограниченном количестве. В этом я уверен. Я вполне мог представить себе, что ему было «очень, очень плохо».
Леди Акфильд еще не закончила.
– Мы отчаянно надеемся, что он сможет заново построить свою жизнь, и мы всерьез полагаем, что сейчас у него есть такой шанс.
– Он встретил кого-то?
Она склонила голову, не отвечая, и я понял, что встретил. Или, по крайней мере, они на это надеются. Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы сообразить, что скорее всего это – Кларисса.
– Смысл в том, что если бы он был свободен, он мог бы планировать свою жизнь дальше. Сейчас он этого не может. Прошлое тянет и тянет его, и в результате не думаю, что он может мыслить ясно.
А вот это была интересная фраза. В каком это смысле Чарльз «не может мыслить ясно»? Она смотрела на меня, ожидая какой-нибудь реакции на ее откровенность.