загрузили около двух десятков коробок и контейнеров. Самое хрупкое Лена и Алёна взяли на колени, переместившись в одну из машин сопровождения и усевшись за заднее сидение. Остальные разобрали другие компоненты и, почти не двигаясь, держали драгоценную ношу до момента возвращения в анклав. Разгрузив оборудование прямо у дверей медпункта, основная масса людей разошлась по домам. Димка помог супруге и Алёне занести все коробки и контейнеры на второй этаж медпункта, в лабораторию.
Несмотря на насыщенный вчерашний день, никто не хотел уходить. Лена осторожно разбудила свёкра, чтобы взять у него ткань на анализ и заодно измерить температуру. Пока Самойлова колдовала над оборудованием и реактивами, невестке удалось напоить Сергея жаропонижающим.
— Ну, как он? — не отрываясь от микроскопа, спросила Алёна.
— Тридцать восемь ровно. Слабость, одышка и жажда.
— Сейчас поместим образцы тканей в питательную среду, и у нас будет шесть часов отдыха. Предлагаю поспать, а то потом времени на это может не быть.
— На мне ещё обход раненых, — виновато сказала девушка. — Я Зину пожалела и отпустила. Я лучше кофе нам приготовлю. Медикам в качестве НЗ выдали баночку как раз для таких случаев.
— Ладно, делай кофе, а я пока схожу, посмотрю прооперированных. С осложнениями есть?
— Кроме папы никого.
— Кроме папы? Он же, вроде, свёкр тебе или я ошибаюсь?
— Он мне как отец родной. У меня никого. А папа… Он сразу ко мне относился, как к родной. А потом этот ужас в больнице: мы в прошлый раз наткнулись на заражённых и если бы не он…
— Ясно. Хорошо, когда такие отношения в семье. Наверное, ваш свёкр очень хороший человек. Я сама была свидетелем его сильного характера. Мы когда эвакуировались, людоеды кинулись в погоню, и он остался нас прикрывать. Там тоже был критический момент, и он нас собою закрывал. Слава богу, я тоже умею стрелять…
— Вы умеете стрелять? — удивилась девушка.
— Я из семьи морских офицеров. У нас дома с оружием умеют обращаться даже дети. Прицельно я стреляю не очень, но попасть в человека смогла. Даже в двоих, но этого хватило, чтобы твой свёкр успел сменить «рожок» и добил оставшихся гадов.
— А я вообще не умею стрелять, — смутилась Мочалова.
— Наше дело не стрелять, а лечить тех, кто за нас выполняет эту работу. Когда каждый на своём месте — все от этого только выигрывают. Всё, я ушла к раненым.
30 июня 2027 года. д. Тополиновка. Утро
К моменту прихода персонала медпункта на работу, Лена и Алёна успели не только сделать вторичный обход за ночь, но и немного поспать. Около девяти утра, сходив позавтракать, обе решили начать исследования. Взяв инициативу в свои руки, Самойлова уже не отпускала её. Совсем. Данные систематизировались и проверялись по нескольким справочникам, оставшимся у хирурга ещё со времён работы в больнице. Помимо этого, по мере поступления новых результатов все без исключения члены медицинского коллектива обсуждали варианты лечения инфекции, появившейся у Мочалова.
— Скажите, Алёна Николаевна, откуда у стоматолога такие познания в микробиологии? — поинтересовался Хромов.
— Всё очень просто, Александр Иванович. Вы же знаете: Академия — центр военной медицины России. У нас лечились в основном военные, в том числе и пришедшие из дальних походов и подцепивших там какую-нибудь экзотическую заразу. Поэтому приходилось не только отдавать мазки на анализ, но и участвовать в диагностировании и обсуждении методов лечения пациентов. У меня подруга в нашей лаборатории работает… работала, — поправилась Самойлова.
— Вы просто не знаете, как нам повезло, что у вас есть опыт, — улыбнулась Мочалова. — Я и половины того, что вы сделали за это время, не знаю.
— Лена, не переживай, просто у тебя было мало практики, — улыбнулась та.
— Ну, что тут у нас с Серёгой? — в кабинет врачей сходу ворвался Девятов.
— Во-первых, здравствуйте, Антон э-э-э…
— Александрович.
— … Антон Александрович, — продолжила Самойлова. — Во-вторых, можно с уверенностью сказать, что это не самые страшные в наше время болезнетворные бактерии. Возможно, мы имеем дело с редким видом одной из кокковых инфекций. Часа через два будет готов окончательный анализ, какой мы можем провести в нашей лаборатории. Тогда будет точно известно, что и как.
— Бр-р-р, — помотал головой Антон. — Ни хрена не понял, но очень интересно. Вы мне скажите, с Мочаловым всё хорошо?
— Во всяком случае, умереть мы ему не дадим однозначно. Возможно, курс лечения будет продолжительным, потребуется постоянное наблюдение…
— Как долго?
— А вы хотите, чтобы мы главу поселения вернули в строй недолеченным? А вы знаете, сколько потом будет проблем и даже не у самого Сергея Ивановича?
— А у кого? — удивился Девятов.
— У всех.
— У всех?
— Да, у всех. Если мы сейчас удавим эту инфекцию в зародыше, у неё не будет возможности получить резистентность к нашему лекарству. А вот если не долечим Мочалова, бактерия получит, скажем так, штамм подсказки, как обойти наше лекарство. И потом следующий заразившийся может умереть — ведь нового средства лечения можно и не найти. Поэтому полный контроль за состоянием вашего друга и постоянное лечение. До полного выздоровления, а не половинчатые меры.
— Умно, ёмко, но опять непонятно, — покачал он головой.
— Дядя Антон! Ну что вы, в самом деле? — возмутилась Лена. — Алёна Николаевна всё правильно вам сказала. С этим шутить нельзя.
— Кандидат наук — это вам не хухры-мухры, — вставил своё слово Хромов.
— А вы — кандидат медицинских наук? — удивился Девятов.
— Кандидат и что? — подняла на него глаза Самойлова. — Это преступление?
От последней реплики в кабинете засмеялись все. Девятов стоял, не понимая шпильки, выданной ему находчивой и острой на язык врачом с такой серьёзной квалификацией. Он даже чуть покраснел, стыдясь своего невежества в медицине.
— Не волнуйтесь, Антон Александрович, — попыталась его успокоить Алёна. — Вас никто не корит, да и не должен военный знать такие тонкости. Если я правильно понимаю текущий вопрос, вы должны нас защищать, а уж мы…
— Вот! — перебил он врача и торжественно поднял указательный палец. — Золотые слова! Ваши мензурки мне до одного места! Сказали, что вылечите Серёгу и ладно! А то штампы какие-то, бактерии, резисторы… тьху! Пошёл я другим расскажу, а то народ-то волнуется.
— Идите,