Один старый священнослужитель, порвавший с мрачным фанатизмом и принявший новые французские порядки, стал моим Хироном62 63 и моим Ментором64. Он питал мой мозг рассказами о римских и греческих героях и вливал в мои уши чистый мед истинной мудрости. Слава тебе, почтенный ученый старец, давший мне первые уроки знаний и первые примеры добродетели!
Но атмосфера доблести и славы, воцарившаяся в стране благодаря гению одного человека и мужеству всего народа, обострила мои чувства и заставила трепетать мою юную душу. Франция, потушив пламя гражданской войны, собрала все свои силы в один кулак и двинула их против враждебной Европы, а удивленный и покорившийся мир сдался под натиском этого неудержимого потока. Ни один француз не оставался равнодушным при звуках грома победы, который отзывался в миллионах сердец.
С самых ранних лет я почувствовал, что честь ценнее и важнее, чем жизнь. Гром барабанов войны выбивал у меня гордую мужскую слезу. Я бежал по улицам
Тулузы за полковым оркестром и думал: «Я тоже хочу носить лавры победителя, пусть даже омытые моей кровью!» К немощной оливковой ветви я относился с нескрываемым презрением. Я был равнодушен к мирным победам адвокатского сословия и успехам жирных торгашей и финансистов. Тоге наших цицеронов, мантиям судей, курульным креслам65 законодателей, богатству наших крезов я предпочел меч. Казалось, сама Беллона66вскормила меня своим молоком. «Победить или умереть» стало моим девизом, когда мне еще не исполнилось и шестнадцати лет.
С каким жгучим презрением выслушивал я истории наших политических хамелеонов! С какой брезгливостью относился к разного рода Тюркаре67, возлежавшим на подушках в шикарных каретах, ведомых разряженными кучерами прямиком в будуары неких Аспасий68. Но когда я слушал рассказы о подвигах рыцарей Круглого стола или стихи, прославляющие отважных крестоносцев, когда до меня доходили сведения о подвигах современных Роландов69, упоминавшихся в сводках о победах нашей армии, которая сама стала наследницей Карла Великого, тогда мои глаза загорались неугасимым пламенем победных сражений.
Невозможно сказать, как изнывал я, горя нетерпением, и не знаю, каких натворил бы я бед, если бы не мудрость отца, решившего избавить меня от мук ожидания.
«Иди, — сказал он мне, тщетно пытаясь сдержать свои слезы. — Твой родитель не тиран. Я не намерен отравлять твою жизнь, которую сам же тебе и дал. Я надеялся, что ты останешься со мной в нашей хижине, чтобы своей рукой закрыть мне глаза, но раз в тебе заговорил патриотизм, то эгоизму лучше молчать. Отныне мои мысли полетят за тобой на поле брани, туда, где Марс пестует героев. Желаю тебе получить награду за храбрость и показать себя таким же хорошим гражданином, каким ты был хорошим сыном».
Сказав это, он заключил меня в свои объятия. Наши слезы слились, и я пообещал вернуться к родному очагу, как только почетная звезда украсит мою грудь. Но увы, судьба не захотела, чтобы мы свиделись. Парки70, взявшиеся золотить нить моей жизни, безжалостно перерезали нить жизни моего отца. Чужая рука закрыла ему глаза как раз в те дни, когда в ходе битвы при Йене я заслужил свои первые эполеты.
После битвы при Прейсиш-Эйлау я стал лейтенантом, в Ваграме — капитаном, и император собственной рукой на поле боя украсил мою грудь наградой, перед осадой Алмейды я стал командиром батальона и подполковником после осады Бадахоса, а уже в Москве я стал полковником. В России я испытал радость побед и до дна испил горькую чашу поражений. Заснеженные поля России видели, как с остатками своего полка я поедал брошенные останки того, кто столько раз выносил меня с поля боя. Мой верный друг и боевой товарищ, он потерял подковы под Смоленском и пожертвовал плотью и шкурой ради спасения своего хозяина и его обмороженных ног.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Язык отказывается мне повиноваться, когда речь заходит о наших мучениях в ходе этой роковой кампа-
нии. Возможно, когда-нибудь я опишу их, макая перо в собственные слезы, несмотря на то, что слезы были и остаются привилегией слабой части рода человеческого. В страшные зимние холода мы остались без огня, без хлеба, без сапог, без транспорта, без помощи наших эскулапов, в окружении казаков и зверствующих крестьян, истинных вампиров. Наши умолкнувшие пушки попали в руки противника, и их жерла изрыгали огонь в нас самих. Что еще можно сказать? Переправа через Березину, столпотворение у Вильно... весь этот гром небесный, описать который у меня не хватает слов. Мой разум готов помутиться, и слова застревают в горле от горечи воспоминаний.
Однако родная земля и нагрянувшая любовь подарили мне краткий миг отдохновения. Отдохнув от безмерных тягот, я наслаждался жизнью в мирных долинах Нанси. И вот, пока наши батальоны готовились к новым сражениям, а я набирал в свой полк тысячи юных, но отважных воинов, готовых пройти дорогой славы, новое и неведомое мне чувство украдкой проникло в мою душу.
В те годы юная и привлекательная Клементина, щедро одаренная природой и получившая блестящее образование, едва покинув сумрак детских лет, вступила в пору юности, столь богатую девичьими иллюзиями. Ей лишь недавно минуло восемнадцать, и в доме обожавших ее родителей несколько офицеров нашли пристанище, хоть и не бесплатное, но предоставленное от чистого сердца. Мне хватило одного дня, чтобы, увидев ее, сразу влюбиться. Ее неопытное сердце зажглось от пламени в моей груди, и, едва я произнес слова признания, как ее чело окрасил цвет целомудренного волнения. Чудесным июньским вечером мы признались друг другу в любви, и было это в беседке, где ее отец иной раз угощал жаждущих офицеров своим рубиновым ликером. Я поклялся, что она ста-
![]()
В России я испытал радость побед и до дна испил горькую чашу поражений
нет моей женой, она обещала принадлежать только мне и даже пошла еще дальше. Никому не ведомое счастье было мирным, как ручей, спокойно несущий свои чистые воды, что текут между цветущими берегами и дарят свежесть окружающим полям и лесам.
Барабаны войны разлучили нас как раз в тот момент, когда закон и храм Божий готовились благословить союз наших сердец. Я отправился на войну, так и не успев дать свое имя той, что отдала мне свое сердце. Я обещал вернуться, она обещала меня ждать. Я вырвался из ее объятий весь залитый ее слезами и отправился добывать славу на полях Дрездена и Лейпцига. В промежутке между двумя битвами я получил пару строк, написанных ее рукой. «Ты станешь отцом», — написала она. Стал ли я им? Одному Богу это известно. Ждала ли она меня? Я на это надеюсь. Думаю, ожидание у колыбели показалось ей долгим, а ребенку, что ждал меня вместе с ней, сегодня уже исполнилось сорок шесть лет, и теперь он мог бы быть моим отцом!
Простите меня за то, что я занял так много вашего времени, рассказывая о своих злоключениях. Я лишь коротко коснулся перипетий моей беспокойной жизни. Но когда рассказываешь о постигших тебя несчастьях, тогда хоть немного унимается боль воспоминаний.
Через несколько дней после Лейпцигской катастрофы гигант нашего века вызвал меня в свою палатку и спросил:
«Полковник, вы в состоянии пройти через позиции четырех армий?»
«Да, сир».
