Жалостливая госпожа Рено принесла из ванной комнаты зеркало и вручила ему со словами: «Смотрите сами!»
Он взял зеркало обеими руками и, словно впервые, стал рассматривать свое лицо. В этот момент на улице появился бродячий шарманщик, и хрипящая машина грянула песню «Отправляясь в Сирию».
Фугас швырнул зеркало на пол и закричал: «Что вы мне голову морочите? Я ведь слышу песню королевы Гортензии!»52
Господин Рено, стал терпеливо объяснять ему, одновременно подбирая осколки зеркала, что песня королевы Гортензии приобрела общенациональное и даже официальное звучание, что теперь полковые оркестры вместо свирепой Марсельезы исполняют именно эту милую мелодию, и что солдаты — вот ведь странность! — не стали от этого хуже сражаться. Однако полковник, не слушая его, открыл окно и крикнул шарманщику-савояру53:
— Эй, дружок! Получишь целый наполеондор, если скажешь, какой нынче год!
Услышав это, шарманщик пустился в пляс вокруг своего музыкального ящика.
— Делай, что тебе говорят! — крикнул полковник. — Оставь в покое свою дьявольскую машину!
— Получу полтину от господину!
— Да не полтину я тебе дам, а целый наполеондор, если скажешь, какой сейчас год!
— Ишь чудной-то, хи-хи-хи!
— Если сейчас же не скажешь, я тебе уши отрежу!
Савояр пустился наутек, но тут же вернулся, словно до него дошел смысл мудрого изречения: «Кто не рискует, тот лапу сосет».
— Дяденька, — сказал он вкрадчиво, — чичас тыща восемьсот пятьдесят девятый.
— Вот и ладно! — крикнул Фугас.
Он порылся в карманах, но ничего не обнаружил. Леон заметил его смущение и бросил во двор двадцать франков. Перед тем, как закрыть окно, он ткнул пальцем в фасад небольшого только что выстроенного дома, на котором, словно специально для полковника, было написано:
Одре, архитектор
MDCCCLIX.
Теперь все окончательно стало ясно, и за это не пришлось платить двадцать франков.
Сконфуженный Фугас пожал Леону руку и сказал:
— Друг мой, я знаю, что доверие есть первейший долг благодарности за благодеяние. Но расскажите мне о нашей родине. Я нахожусь на священной земле, и хоть я на ней родился, но ничего не знаю о судьбах моей страны. Франция по-прежнему правит миром, не так ли?
— Несомненно, — ответил Леон.
— Как поживает император?
— Хорошо.
— А императрица?
— Очень хорошо.
— А король Рима?54
— Принц империи?55 Он очень красивый ребенок.
— Что значит красивый ребенок? И вы еще утверждаете, что сейчас 1859 год!
Вмешался господин Нибор и в двух словах объяснил, что ныне во Франции правит не Наполеон I, а Наполеон III.
— Так, значит, — воскликнул Фугас, — мой император умер!
-Да.
— Это невозможно! Говорите, что хотите, но только не это! Мой император бессмертен!
Господа Нибор и Рено, не будучи профессиональными историками, были вынуждены вкратце изложить Фугасу историю XIX века. Для этого пришлось отыскать в библиотеке толстую книгу де Норвена56 с иллюстрациями Раффе. Лишь подержав эту книгу в руках, он нехотя признал историческую правду, да и то не сразу. Пока ему рассказывали об исторических событиях, он то и дело вскрикивал: «Это невозможно! То, что вы мне читаете, это не история! Это роман, написанный специально, чтобы разжалобить солдат!»
Душа у этого молодого человека была по-настоящему сильная и закаленная. Он с завидным мужеством за сорок минут пропустил через нее все беды и несчастья страны, случившиеся в стране за целых восемнадцать лет, начиная с первого отречения Наполеона и до смерти Римского короля. В этом смысле ему не так повезло, как его товарищам по оружию. На них хоть и обрушивались удары судьбы, но между каждым таким ударом проходило немало времени, в течение которого человек еще может прийти в себя, а вот на сердце воскресшего полковника вся эта лавина обрушилась разом и мгновенно. Возникли даже опасения, что один из таких ударов будет иметь роковые последствия, и он умрет. Но этот дьявол во плоти лишь сжимался под сыплющимися на него ударами и разжимался, как пружина. Он кричал от восторга, когда ему рассказывали о славных сражениях, происходивших на территории Франции во время кампании 1814 года, и рычал от душевной боли, словно сам присутствовал на прощании в Фонтенбло1. Когда он услышал о возвращении с Эльбы, его лицо радостно засияло, но затем его сердце вместе с последней армией империи перенеслось в Ватерлоо, и там оно вдребезги разбилось. После этого он лишь сжимал кулаки и цедил сквозь зубы: «Если бы там был я с моим полком, мы показали бы и Блюхеру, и Веллингтону!» Рассказ об иностранной оккупации, о возвращении белого знамени Бурбонов, о Белом терроре57, о расстреле Мюрата, которого боготворили кавалеристы, о смерти Нея, Брюна, Мутона Дюверне и многих других отважных людей, которых он знал и любил, вызвал у него приступ ярости, но ни одно из этих известий его не сломило. Узнав, как умер Наполеон, он поклялся, что вырвет у Англии сердце, а послушав печальную повесть о медленной агонии бледного прекрасного юноши, наследника императора, он захотел немедленно выпустить кишки проклятой Австрии. Когда драма закончилась и после Шенбрунна58окончательно упал занавес, он вытер слезы и сказал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Так тому и быть. За одно мгновение я прожил всю жизнь. А теперь покажите мне карту Франции.
Леон принялся листать атлас, а господин Рено стал вкратце рассказывать полковнику историю Реставрации и Июльской монархии. Но Фугас дал понять, что ему до этого нет никакого дела.
— Что мне с того, — заявил он, — что две сотни болтливых депутатов посадили на трон вместо одного короля другого такого же. Насмотрелся я на этих королей. Если бы империя просуществовала еще лет десять, тогда король чистил бы мне сапоги!
Когда ему показали атлас, он с глубоким разочарованием воскликнул: «И это Франция!» Но уже скоро полившиеся градом слезы оросили Ардеш и Жиронду. Он поцеловал карту и произнес с волнением, которое передалось почти всем присутствующим:
— Прости меня, старушка Франция, за то, что я невольно оскорбил тебя. Вся эта сволочь, которую мы били, где только можно, воспользовалась моим сном, чтобы обкорнать твои границы. Вот Корсика, здесь родился исполин нашего века, вот Тулуза, где я появился на свет, вот
Нанси, где впервые от любви заныло мое сердце, и где, возможно, меня еще ждет та, которую я называл моей Эглой59. Франция, ты навеки в моей душе! Вот тебе моя рука. Я всегда готов биться за тебя до последней капли крови. Я буду защищать тебя и мстить за тебя!
![]()
![]()
Глава XII
ПЕРВЫЙ УЖИН ВОСКРЕСШЕГО
Курьер, которого Леон отправил в Море, никак не мог добраться до места раньше семи часов. Следовательно, если предположить, что послание дамы получат за ужином и, узнав о случившемся, быстро закончат трапезу и найдут подходящий экипаж, тогда в Фонтенбло Клементина и ее тетя смогут прибыть между десятью и одиннадцатью часами вечера. Леон заранее радовался, представляя себе, насколько счастлива будет его невеста. Как счастливы они будут оба, когда он представит ей этого фантастического человека, спасенного ею от могильной тьмы, которого Бог воскресил, вняв ее мольбам!
