И я начала собирать сведения о Чуме. Одной из примечательных особенностей мстителя было то, что никто не знал, как он выглядит. Даже те, кто утверждали, что встречались с ним лично, описывали его кардинально по-разному. Кто-то рассказывал про страшного горбатого карлика, кто-то — про высокого лысого мужчину, кто-то вообще утверждал, что Чума — это бодрая седовласая старушка с ледорубом наперевес.
Кто из них был прав — неизвестно, но известно другое — Чума никому не подчинялся. Хотя некоторые упорно верили, что мститель — орудие Совета. Это утверждение вызывало сомнения, ведь у Совета был корволант. Зачем старикам каратель-одиночка, если у них под рукой всегда отряд головорезов, готовых убивать любого, в кого Совет ткнет пальцем?
Нет, подчинение не укладывалось в схему действия Чумы, а потому я была уверена — если мститель такой, каким его описывают, то любые виды элит лишь вызывали в нем раздражение. И это лишь сильнее подчеркивало его образ народного героя.
А герои миру нужны всегда. Они — результат социальных разногласий, бед и невзгод.
Может быть, бабушка была права, и мститель существовал только потому, что в него верили? Именно эта вера и оживила его?
Огромное количество вопросов мучило меня после рассказа бабушки. На самом деле, он впечатлил меня настолько, что я еще долго шарахалась от каждой тени, от каждого резкого движения. Я была напугана. Напугана тем, что однажды Чума может прийти и за мной. Мой страх был близок к страху религиозному, когда детей запугивают карой господней, если они не будут себя правильно вести. После из таких запуганных детей вырастают не менее запуганные взрослые, которые поступают хорошо и правильно не потому, что хотят, а потому что боятся наказания. Но если страх перед наказанием является основой благочестия и праведности, то такому благочестию — грош цена, ведь идет оно не от душевного стремления, а от внушенного ужаса.
Уникальный рецепт счастья — верить во все или не верить ничему?
Такой вопрос я задала себе. А потом поняла — неважно, во что верю я, важно, во что верят другие. И я собиралась заставить их поверить в себя. Потому что если и есть какая-то возможность для меня стать богом, стать больше того, кем меня сделала судьба, то только поднявшись выше всех тех, кто считал меня ниже себя. Я собиралась стать не только богом морского царства и забрать себе положенный по праву рождения трон, я собиралась стать богом для всего мира, превратив мир в собственное королевство. Построить собственную империю, которая будет больше и могущественнее, чем все, что когда-либо создавали мои предки.
Бог — это правитель, чья власть закреплена на определенной территории и передается по наследству. Но я собиралась стать богом подобным тем богам, что были в древние времена. Я собиралась стать не богом владеющим, а богом созидающим. Высшим существом, которого когда-либо порождала природа. Потому что если цивилизация не превращается в сверхцивилизацию, то только потому, что под сверхцивилизацией необходимо рассматривать не какое-то отдельное творение, производную от деятельности, а разум, развившийся настолько, что способен преодолевать, превосходить законы мироздания.
Нужно ли родиться таким разумом?
Или им можно стать?
А если возможно, то как? Достаточно ли создать что-то, что будет совершеннее всего, что было создано ранее? И если да, то чем или кем оно должно быть?
И тогда я решила создать Чуму.
Настоящую Чуму. Чуму всеохватывающую и вечную, а не то подобие, которое скрывалось под этим именем раньше.
Потому что поняла — вездесущего мстителя на самом деле не существует. И никогда не существовало. Просто на разных этапах жизни кто-то подхватывал упавшее у его предшественника знамя и становился следующим в череде таких же — мстящих и карающих. И имя им всем Чума.
Но именно я воплотила миф в реальность. Я превратила коллективную ошибочность — в коллективное изобретение. Я взяла чужую фантазию — и слепила из неё идеальную убийцу.
Мое собственное оружие.
Как я это сделала?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я долго искала подходящую кандидатуру. Но все было не тем. Все было не то.
Пока однажды я не столкнулась с Бель…
Это случилось на пляже, вечером, на закате. Была уже середина осени. Бархатный сезон подходил к концу. Температура воды опустилась ниже семнадцати градусов. И это отпугнуло даже самых настойчивых и упорных туристов, которым не повезло отхватить отпуск летом.
Пляж был пустынным, но очень красивым. Тени цвета апельсина падали на крыши домов. Вода блестела, слепя глаза. От горизонта к берегу пролегла дорожка, которая будто бы приглашала отправиться в путь.
Я шла по берегу, сняв обувь и зайдя в воду по щиколотки, чувствуя, как она рада мне. Такие моменты встречи были очень редкими, обычно я старалась держаться подальше от стихии, чтобы не переживать каждый раз жестокое чувство разлуки, но в тот день не устояла перед зовом.
Она сидела на берегу, возясь с ластами, маской и трубкой, абсолютно точно не имея какого представления, куда и как все это приладить. Рядом с ней на песке лежал спасательный жилет. Лицо девушки было таким растерянным и сбитым с толку, что я не удержалась от смеха, который она конечно же услышала.
Услышала, поглядела в мою сторону, с раздражением приспособление для подводного погружения и надула губы.
— Что смешного? — спросила она, когда я, продолжив путь, поравнялась с ней.
— Ты, — не переставая хихикать, ответила я. — Ты смешная. И красивая.
Она, уже открывшая рот, чтобы резко ответить, растерянно вскинула голову и спросила:
— А ты кто?
— Меня зовут Ди, — я подошла и протянула ей руку для рукопожатия.
Девушке ничего не оставалось делать, как неуверенно потрясти мою ладонь. Её ладошка была маленькой и теплой.
— Розабель, — проговорила она.
— Красивое имя, — улыбнулась я, потому что…
Потому что глядя на неё хотелось улыбаться. Мы были примерно одного возраста, но было в ней что-то такое, отчего о ней хотелось заботиться. Она была как котенок — маленький пушистый комочек, очень милый и очень непоседливый. В ней было то, чем я сама никогда не обладала — трогательность и непосредственность.
Не спросив разрешения, я села рядом и указала на ласты:
— Хочешь поплавать?
— Да, — все еще пребывая в состоянии легкого замешательства ответила она.
— А не холодновато? Солнце уже не такое теплое, как раньше. И уже заходит, — сама я могла плавать в любое время года. Как только я входила в воду, все остальное перестало иметь значение. — Не боишься простыть?
Девушка пожала плечами, что выглядело одновременно и по-женски изящно, и по-детски упрямо.
— Все равно.
— Зачем тебе это? — никак не унималась я.
Розабель заправила за ухо прядь волос и проговорила, крутя в руках маску:
— Мне нравится море. Всегда нравилось. Иногда меня будто бы тянет к воде. Тянет к морю.
— Почему? — мне действительно было интересно, потому что немногие люди испытывали страсть к стихии, подобную моей. Большинство просто… боялись.
— Только в воде я чувствую себя спокойно. Как будто море меня очищает, — поделилась девушка, поднимая грустное лицо.
Она смотрела на волны, а я смотрела на неё. Смотрела и видела то, что не смогла рассмотреть сразу. А может быть, все-таки рассмотрела и именно поэтому она привлекла мой взгляд. Не только своей красотой, но и той болью, а еще ощущением безнадеги, которым была пропитана вся она, вся её душа.
Девушка умирала. Теперь, сидя рядом с ней, я это четко видела. Болезнь сжирала её изнутри. И жить ей оставалось немного — год или два. В лучшем случае. Она была сильной, очень сильной. Не хотела показывать свою боль. Боролась. И именно поэтому была еще жива. По сути, лишь невероятная сила воли удерживала её в мире живых. Но болезнь все равно была сильнее.
И тут мне пришла в голову совершенно шальная мысль.
А что если я смогу дать ей будущее? Наше общее будущее?
— Розабель, ты веришь в перерождение? — спросила я.