Я выбрал „У природы нет плохой погоды“ В. Блейка, под именем которого, как оказалось, скрывался „начинающий поэт“ Эльдар Рязанов. Это был остроумный, интеллигентный (если не сказать „высокоэтичный“) розыгрыш. Мой выбор был сделан только по художественным критериям (а впрочем, других и не было). Правда, эта история несколько подорвала мое доверие к Эльдару Александровичу, и в дальнейшем за именем каждого поэта, стихи которого мне предлагались для песни или романса к очередному фильму, мне мерещилось имя — Эльдар Рязанов».
В более юмористическом ключе Андрей Петров рассказал эту историю в 1985 году на творческом вечере «Эльдар Рязанов в кругу друзей»:
«Среди тех стихотворений, которые я отобрал, были стихи английского поэта конца восемнадцатого века Вильяма Блейка в переводе Маршака. После того когда уже на эти стихи была написана песня „У природы нет плохой погоды“, Эльдар Александрович мне сказал: „Вильям Блейк — это я“. Естественно, что доверие сразу было подорвано, и поэтому на нашей следующей работе — а это был фильм „О бедном гусаре замолвите слово“ — я уже с большим недоверием отнесся ко всем стихотворениям и делал довольно тщательные библиографические дознания, но там все было честно и там Эльдар Александрович не принимал участия. Но в следующем фильме „Вокзал для двоих“ он мне прислал текст Давида Самойлова для песни (эту песню прекрасно спела в фильме Людмила Гурченко), и когда все было сделано, Эльдар Александрович сказал: „Давид Самойлов — это тоже я“. А последняя наша работа — это был фильм „Жестокий романс“, рассказывающий о женской судьбе, и поэтому, естественно, Эльдар Александрович подобрал стихи поэтов-женщин: Марины Цветаевой, Беллы Ахмадулиной и Юнны Мориц. В общем, когда все романсы были написаны, Эльдар Александрович сказал: „Юнна Мориц — это тоже я“».
Эльдар же Александрович в те самые годы задался целью украсить своею поэзией не только собственные фильмы, но и литературные журналы. Так, в десятом номере журнала «Октябрь» за 1983 год была напечатана подборка стихотворений под общим заглавием «Эльдар Рязанов. Из лирики» (заголовок придумали в редакции — сам автор предлагал «Восемь с половиной стихотворений»; под «половиной» подразумевалась лаконичная эпиграмма на неназванного кинорежиссера).
Автор безуспешно ждал отклика на публичную демонстрацию новой грани своего таланта — но дождался только пародии (что, пожалуй, предпочтительнее разгромной рецензии). Пародист из журнала «Крокодил» остановил свой взор на самом длинном и самом непреднамеренно комическом стихотворении из первой рязановской подборки — опусе под названием «Близнецы»:
Гляжу я на себя со стороны,
и кажется: все это не со мною!
Нет, я себя не чувствую больным.
Но вроде я в разводе сам с собою.
Как будто это кто другой живет
и поступает так, а не иначе.
Тот совершает все наоборот:
где я бы засмеялся, тот заплачет.
Я за его поступками слежу:
какая глубина несовпаденья!
Где камень я за пазухой держу,
готов он становиться на колени.
Он смел, рисков, удачлив и речист,
а я завистлив, зол и неуверен.
Как он решителен! Какой он оптимист!
А у меня потеря за потерей.
Непринужденно входит он в контакт,
в нем комплекс полноценности, здоровья.
А я живу, хожу, дышу не так,
никто не отвечает мне любовью.
Ущербностью пронизан я насквозь,
осознаю и от того печалюсь.
Но мне больнее, чем в ладони гвоздь,
что он ко мне испытывает жалость.
Он далеко вознесся от меня,
мне без него тревожно и уныло.
Хотя мы очень близкая родня,
не совместит нас никакая сила.
По правде, я завидую ему
и торможу, тяну назад, толкаю.
Своим умишком я его уму
пугливые сомненья подпускаю.
Все говорят — он легкий человек
и, кажется, не обделен талантом.
Но с ветром, что гуляет в голове,
ему никак не выбиться в гиганты.
Я за его поступками слежу,
завидую его большим ошибкам.
Я сам-то, как положено, служу,
привыкший быть безропотным и гибким.
Тот вспыльчив и несдержан на язык,
а я хитер и потому молчальник.
А тот востер, сгибаться не привык.
Понятно, почему он не начальник.
Случилась бы, наверняка, беда,
коль я бы с ним не находился рядом.
Хотя мне удавалось не всегда
его сдержать пинком, словами, взглядом.
Я и близнец ему, и враг, и страж…
Года мелькают в ругани и драке.
И нескончаем поединок наш:
я вечно в обороне, он — в атаке.
Как не похожи друг на друга мы,
хоть и живем в единой оболочке.
О, нам не выйти из своей тюрьмы,
двум узникам, сидящим в одиночке.
Хоть камера довольно велика
и весит больше сотни килограммов,
в ней два бесплотных склочных дурака
проводят жизнь в сражениях и драмах.
Никак их невозможно приструнить.
То одного, а то другого жалко.
Признаться, человеку трудно жить,
когда в душе сплошная коммуналка.
Но, честно говоря, я лишь того боюсь,
что вдруг один уйдет и не вернется,
что кончится враждебный наш союз
и для оставшегося горем обернется.
Сам Рязанов отнюдь не находил, что в этих стихах есть нечто смехотворное, если учесть, что несколько строф этих своих «Близнецов» он позже вставил в сценарий «Жестокого романса» — там в виде песни их должен был исполнять Сергей Сергеич Паратов (на экране это не воплотилось — Никита Михалков поет в кадре только «Мохнатого шмеля» на стихи Киплинга).
Пародист Пьянов же посчитал «Близнецов» презабавной для своего ремесла вещицей — и решил прицепиться к строчке «Но вроде я в разводе сам с собою». Однако то ли нечаянно, то ли намеренно переврал строку и в качестве эпиграфа к своей пародии процитировал ее как «Но вроде я развелся сам с собою». На этом и строилась вся пародия, озаглавленная «Сам с собой, или Ирония судьбы»: «Мне выпало женитьcя на себе. / Послушайте, как получилось это. <…> Я был в фате и тройке. Сам с собой / под крики „горько!“ сладко целовался. <…> Я сам себе с собою изменил / И у себя потребовал развода» и т. д.
Очевидно, что своевольная замена рязановского «в разводе» на отсебятину «развелся» ничего принципиально не меняла — оригинальная строчка легко позволяет издеваться над ней точно так же,