другие, но бороться против этого не могу. Сегодня я пришел к выводу, что не гожусь в герои. Я не боевая натура… Я не согласен отказаться от прошлого… Нет! Видите, вон мои книги: Маркс, Энгельс, Ленин… Я ни одной из них не выбросил и не выброшу. Вот мой партийный билет. Я не отказываюсь, что состоял в партии. Я не перейду в лагерь врагов, но сражаться я не могу… Может быть, за мной придут. Может быть, даже те, кого я учил в течение нескольких лет. Может быть, студент, которого я провалил на экзамене, прострелит мне сердце. Я не буду от них бежать, не буду прятаться, буду ждать. Пусть приходят. Но сопротивляться не буду, потому что не могу… Я не буду молить о пощаде. Я тряпка, я не могу сражаться… Жизнь — странная штука… И если случится, что меня убьют в собственной квартире, для потомков я буду героем, примером, которому нужно следовать. А ведь только мы с вами знаем, что ничего другого я и не заслуживал. Потому что тот, кто не борется за жизнь, не борется до последней возможности против смерти, тот заслуживает пули, тот не герой… Видите, дорогой товарищ, вот я какой. А вы идите, идите и боритесь… Идите обратно к тем людям — у вас еще есть силы… Боритесь! Я знаю, в конечном счете рабочий класс победит, знаю! Но я уже не могу бороться… Я болен, понимаете… очень болен и очень разочарован…
Кальман видел, что Борбаш совсем измучен. Он больше не хотел утомлять его. «Но теперь я уже не могу выйти. Куда я пойду? Может быть, попросить разрешения переночевать? Конечно, он разрешит остаться».
— Товарищ профессор, — тихо произнес Доктор, — в городе комендантский час. Я бы хотел, если вы разрешите, переночевать здесь…
— Конечно, дорогой товарищ, конечно… Ничего не имею против, — ответил Борбаш.
Они сидели друг против друга. В комнате Клари было тепло и уютно. В углу стоял массивный бронзовый торшер. Свет лампы отражался в шелковистых волосах девушки, и они отливали цветом бронзы с пеплом. В зеленовато-серых глазах ее застыли сдерживаемая тревога, скрытый страх, озабоченность. «Как она красива!» — пронеслось в голове у молодого человека, когда он посмотрел на ее красные пухлые губы, красивую грудь, полные бедра… Потом он опять подумал о профессоре.
— Он болен, очень болен, — сказал Доктор.
— Но не хочет и слышать о враче. Я уж столько раз пробовала, но он начинает сердиться, стоит только упомянуть об этом, — пожаловалась Клари. — Хотите еще кофе?
— Да, пожалуйста, если можно, все равно не уснуть…
Девушка налила кофе.
— Сколько вам сахару?
— Спасибо, Клари, я пью без сахара.
Клари откинулась в кресле, глядя на молодого человека. Она радовалась, что кто-то был рядом с ней. Ей было страшно одной. «Если у Дежё снова начнется приступ, будет кому помочь… — думала она. — Этого молодого человека Дежё очень любит, всегда так хвалит его. Когда речь заходит о Кальмане, Дежё говорит: «Умный, честный человек, с большим будущим». Если Дежё говорит о ком-нибудь так, это много значит».
Кальман поставил на стол чашку, поудобнее устроился в глубоком кресле, положив голову на спинку, закрыл глаза. На стеклах очков играл луч света от лампы…
— Клари, — сказал он, не открывая глаз, — знаете, о чем я думаю?
— О чем?
— Не сердитесь, что я спрашиваю вас об этом, но мне хотелось бы поставить на ноги профессора…
— Спрашивайте, не беспокойтесь… Я сделаю все, что смогу… что в моих силах…
— Скажите, есть у него кто-нибудь…
— Кого вы имеете в виду? — спросила девушка.
— Кто-нибудь, к кому бы он чувствовал привязанность? Невеста или любимая женщина, имеющая на него влияние.
Девушка покраснела, губы у нее дрогнули. Кальман не заметил этого — он все еще сидел с закрытыми глазами.
— Вы его племянница, — продолжал он, — вы должны знать… В таких случаях близкий человек может повлиять на него, вернуть интерес к жизни.
Клари опустила голову и не отвечала. Тишину нарушало только размеренное тиканье часов. Кальман полагал, что девушка обдумывает ответ, и не мешал ей. «Может быть, профессор скрывает свою интимную жизнь от девушки и она так же ничего не знает, как и его сотрудники. Профессор жил очень замкнуто. Ах, как хорошо, тишина так успокаивает…»
На руку Клари упала слезинка. Ее волнистые темно-русые волосы свесились на лицо. «Что ответить? Что сказать? Что придумать?»
Молодой философ открыл глаза. Посмотрел на девушку. На узкой кисти ее руки сверкала слезинка.
— Клари, вы плачете? — удивленно спросил он.
Девушка посмотрела на него полными слез глазами… Там, в другой комнате, неподвижно лежит человек, который не хочет жить, человек, к которому ее привязала судьба. Она добровольно взяла на себя роль его тени… Ради него она замкнула свою жизнь, весь свой мир этими четырьмя стенами, замкнула добровольно, с радостью, потому что для нее этот дом означал счастье… И сейчас этот человек не хочет жить… А там, за стенами дома, мир поставлен на голову, там распоясался злой дух, выпущенный из бутылки, он где-то рядом, все ближе, ближе… Она слышит его шаги, этот дух идет неудержимо, идет, чтобы разрушить это маленькое гнездышко, мир ее счастья… «Нужно только сильно захотеть… поставить на ноги упавшего духом Дежё и уйти куда-нибудь, где он выздоровеет, уйти, пока не пришли Пюнкэшди и его друзья, а они вернутся обязательно, они грозились, и тогда все будет кончено… Может быть, этот молодой человек поможет… Кальман поможет!.. Пусть он знает все… Должен же кто-то узнать, в чем дело!»
Девушка вытерла глаза. Кальману она напомнила раненую лань. Охотники говорят, что лани тоже плачут… Но что с ней? Неужели? Неужели правда та грязная сплетня, что она и Борбаш… Что Борбаш живет со своей племянницей? С этой изумительно красивой девушкой?
— Кларика, — спросил Кальман, беря ее за руку, — вы любите профессора?
Девушка кивнула.
— Между вами и профессором… Как бы это выразиться…
Клари снова кивнула головой.
— И… и он не слушает вас?
— Нет, — прошептала девушка, — уже два дня, как он не хочет видеть меня… не разрешает мне… входить к нему… С тех пор, как здесь был Пюнкэшди, ему… ему стыдно смотреть мне в глаза…
— Не понимаю… Пюнкэшди? Пюнкэшди, этот атлет? Бегун?
— Да…
— Расскажите подробней! Зачем он здесь был?
— Подождите минутку… — Клари откинула назад коротко остриженные пряди волос. — Это было ужасно, — начала девушка. — Я никогда раньше не видела Пюнкэшди. Знала, что есть такой на свете, читала в газетах о его спортивных достижениях. Как-то Дежё сказал, что