– Люди злы и подлы… – тихо повторила Нессель. Курт кивнул:
– Все верно. Девять из десяти – такие и есть, и так уж вышло, что я – тоже из этих девяти. Но я все силы положу на то, чтобы твое несчастье не стало горем. И милосердие, и справедливость, Готтер, творят люди – зачастую совсем далекие и от того, и от другого. Просто потому что иначе нельзя. Я. Сделаю. Всё. Возможное. Потому что должен.
– Только поэтому?
Это прозвучало едва слышно, и Курт почувствовал, как тело под его ладонями напряглось, точно лесная ведьма вознамерилась вырваться и устремиться от него прочь; Нессель, однако, осталась на месте, по-прежнему не отводя взгляда и, кажется, не дыша. В неподвижности протекли несколько долгих, стремительно-бесконечных мгновений, и Курт, не ответив, молча склонился и неспешно, осторожно коснулся губами ее губ…
Никто больше так и не произнес ни слова, и лишь много позже, лежа лицом в подушку, Нессель выговорила – глухо и потерянно:
– Зачем я снова это сделала…
– Чтобы связать меня чем-то покрепче простых обещаний? – ровно предположил Курт, и ведьма рывком приподнялась на локте, глядя на него с затаенным озлоблением и растерянностью; он перевернулся на бок, безмятежно встретив ее возмущенный взгляд, и вздохнул: – Неужто возразишь?
Нессель смотрела на него молча еще миг и, обессиленно выдохнув, снова медленно опустила голову на подушку и отвернулась, уставившись на огонек потухающего светильника на столе.
– Сделала, потому что захотела, – произнес он, аккуратно и мягко подтянув ведьму к себе и обняв. – Потому что решила, что тебе это нужно… Потому что нам обоим это было нужно.
– У меня получилось – чтобы было крепче, чем просто обещание? – по-прежнему тихо спросила она, не поднимая головы с его плеча, и Курт отозвался, не ответив:
– Спи. Уж это тебе нужно точно.
Нессель и впрямь уснула почти сразу – уже через пару минут ведьма ровно посапывала, провалившись в сон разом и глубоко. Сам он лежал, глядя в потолок, по которому прыгали неровные пятна отсветов и теней от все еще горящего на столе светильника; сна не было и близко, и глаза упорно не желали даже просто закрыться. Минуты текли одна за другой, сквозь оконные ставни не доносилось ни единого звука, и казалось, что слышно, как трепещет огонек…
Курт перевел взгляд на крохотный пламенный лоскуток, мгновение глядя на него неотрывно, и осторожно переложил Нессель со своего плеча на подушку. Поднявшись, он не глядя влез в штанины, обулся и, подойдя к столу, присел на табурет напротив светильника, ощущая на лице едва осязаемое тепло. Огонек чуть дрожал – воздух был почти стоячим, как болотная вода, и легкий сквозняк еле-еле вынуждал колебаться чуть живое пламя. Младший отпрыск того красного хищника, что прошлой ночью терзал стены и крышу дома в нескольких улицах отсюда…
Курт прикрыл глаза, медленно переведя дыхание и теперь уже не пытаясь противиться образам, назойливо возникающим перед мысленным взором, позволив себе видеть, слышать, думать о том, о чем запрещал себе думать до этой минуты, но о чем не думать было нельзя…
«Боль означает, что ты еще жив. Есть моменты в жизни, когда о ней надо уметь забыть, когда надо отгородиться от нее, но если утратить способность ощущать ее во всем прочем бытии – однажды тебе могут переломить позвоночник, а ты этого так и не осознаешь. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты сломаешь хребет собственной душе. И что самое страшное – продолжишь жить так, с мертвой душой, ничего не заметив»…
Рвущиеся к небу языки пламени, оглушительный треск дерева и раскаленного камня, запах горячего воздуха и окрашенная багровым ночь… И – то, чего не видел, не мог видеть тогда, но что нельзя не видеть теперь: память, за годы службы сохранившая достаточно, услужливо рисовала в воображении все то, что происходило в проходной комнате первого этажа. Огненный зверь, пожирающий на своем пути все, чего коснется. Иссушенный жаркий воздух, обжигающий горло при каждом вдохе. Еще живая женщина, истекающая кровью, не имеющая сил подняться. Рвущая тело боль от смертельной раны и терзающая, бесконечная пытка огнем. Крик, похожий на шепот, тонущий в легких, заполненных кровью и дымом. Невозможная, невыносимая, чудовищная боль и медленная, как вечность в аду, к тому мгновению уже желанная смерть…
«Огонь забирает жертву зримо, забирает сам… Он живой, как и положено богу. И он никому не служит, с одинаковой беспощадностью и милосердием принимая всех – праведных, грешников, врагов и друзей, человека и бессловесную тварь… Есть ли в этом мире хоть что-то, способное вселить такой ужас, такой трепет и такую любовь, как огонь, майстер инквизитор? Смерть не пахнет трупами, брошенными на поле боя, или могилой, не пахнет склепом – вот как пахнет смерть; так же, как жизнь, огнем! В огне был создан мир, в огне погибнет; и разве это не прекрасно? Разве он не прекрасен?»…
Пламя и смерть. Смерть, которой когда-то едва избежал сам. Пепел. В воздухе, в легких. На губах. Вкус пепла на губах…
Курт медленно открыл глаза; крохотный огонек все так же смирно и жалобно обнимал фитиль, пропитанный маслом, отдавая вовне ничтожные крохи тепла и света. Он протянул руку к светильнику и подвинул ладонь почти к самому огню, чувствуя уже не тепло, а легкий жар; помедлив, Курт осторожно поднес пальцы ближе, ощутив, как скользнула по коже короткая горячая волна…
От стука в дверь – негромкого, но в ночной тиши прозвучавшего оглушительно – он вздрогнул, распрямившись, отдернул руку от светильника и, на миг замявшись, поспешно поднялся, бросив напоследок взгляд на едва трепыхавшийся огонек. Прежде чем подойти к двери, Курт возвратился к постели, осторожно вынув из-под подушки спрятанный там кинжал. Нессель заворочалась, перевернулась на другой бок и продолжила спать, на повторный стук лишь недовольно поморщившись во сне. Курт подошел к двери, на ходу обнажив клинок в левой руке, и снял засов, упершись кулаком с зажатой в нем рукоятью в стену, – неведомому гостю оружия не увидеть, из этого положения ударить можно быстро и сразу в горло; хотя он и сомневался, что возможные убийцы обнаглеют настолько, что явятся в трактир через главный вход.
На пороге, когда он приоткрыл дверь, обнаружился Кристиан Хальс – недовольный и угрюмый. Смерив взглядом постояльца, инквизитор остановил взгляд на его руке, упиравшейся в стену, и мрачно выговорил:
– Убери ножик. Ложная тревога.
– От осторожности еще никто не умирал, – возразил Курт, однако руку с кинжалом опустил и спрятал клинок в ножны, по-прежнему держа дверь лишь чуть приоткрытой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});