Женщина испуганно замахала руками, морщинистое лицо ее перекосилось.
— Грех вам так говорить. Не было у меня в думках ничего плохого. Я слову проповедника всегда верила, как этой книге, может, и сейчас, грешная, скверно мыслю о нем? Только мысли мои, сынок, окончательно с толку сбились, а тут еще убийство в нашем переулке произошло... Я целыми ночами молюсь, а страх под окошками так и бродит.
— Какое убийство, мамаша? — удивленно спросил Бутенко.
— Да разве не слышали? Студента недавно убили. Федора... Тут неподалеку, по соседству он жил. Будто нечистый мне все время подсказывает: а может, и с Галей недоброе случилось?
— Этот Федор знал Галю? — спросил майор.
— Конечно, знал. К нам он, правда, не приходил, потому что я таких не уважаю... Но с Галей встречался и книжки ей разные давал.
— А почему, бабушка, вы таких не уважаете? — заметил Горелов.
Старушка перекрестилась дрожащей рукой.
— В бога не веровал. И Галю отговаривал, чтобы на моления не ходила. Может, оттого и пошла она против отца Даниила.
— Значит, Федор знал и шофера Морева, жениха Гали?
— А как же! Они часто вместе бывали. Только Федор все время книжками занят был, и я не замечала, чтобы он гулял с Моревым. По-моему, из-за этих книжек они и дружили. Федор в нашем переулке вроде учителя был: и малым и взрослым книжки читал, и даже дарил, случалось.
— Жаль Морева! — сказал майор. — Видно, крепко переживает?
Старушка вздохнула.
— Еще бы, сыночек... Он хоть и старше Гали на целых десять лет, а всегда, бывало, у нее совета спрашивал. Когда узнал, что Галя вечером не вернулась, он уже на зорьке в окошко стучался, спрашивал: не пришла ли Галя?.. А когда студента убили, еще пуще встревожился и на скамеечке дежурил...
— Подождите, мамаша, — удивился Бутенко, — а ведь той ночью и утром, насколько мне помнится, шел сильный дождь?
— Верно, сыночек, да только он, бедняжка, и дождя не замечал...
— Вы видели, что он сидел на скамеечке у калитки?
— Нет, я из дому не выходила. Он сам говорил, что на скамеечке дежурил.
— И сколько раз он стучался в окно?
— Да на зорьке, и потом, когда уже совсем рассвело. Два раза.
Все эти вопросы, казалось, настораживали старушку: она не понимала, какое отношение мог иметь Морев к исчезновению Гали. Заметив это, майор сказал:
— Не удивляйтесь, мамаша, что мы подробно расспрашиваем вас обо всем. Будем разыскивать вашу дочь, и потому нам важно знать, с кем она в последнее время встречалась. Как думаете, могла она проведать отца Даниила? Где он находится, ваш молитвенный дом?
Старушка заметно колебалась: сказать или не говорить? Бутенко перехватил ее взгляд, и она опустила голову.
— Вы, конечно, понимаете, мамаша, — мягко сказал майор, — что моления отца Даниила нас не интересуют. Нам будет легче разыскать Галю, если мы узнаем, где и у кого она бывала.
— Вы извините, милые, только об этом грех мне говорить, — ответила женщина, разглядывая свои узловатые пальцы.
— Но ведь власти знают этот адрес, — говорил Горелов. — На Крутой улице... Что же тут скрывать, бабушка?
Женщина глубоко вздохнула:
— Знаете, а переспрашиваете... У монашки Евфросинии, на Крутой...
Вставая из-за стола и беря фуражку, Бутенко сказал:
— Как видно, придется наводить справки у отца Даниила. Интересно, застанем мы его в это время?
Старушка опять засеменила по комнате, сетуя, что ничем не угостила добрых людей, и в третий раз принялась было рассказывать о страхах, которые не дают ей покоя.
Прощаясь, лейтенант сказал шутливо:
— Не беспокойтесь, бабушка, я слышал, что отец Даниил человек гостеприимный. Уж он-то наверняка чайком нас угостит!
— Да ведь его нету теперь, отца Даниила! — словно вспомнив, воскликнула старушка. — Он, милые, все время поговаривал, что хочет удалиться от сует. Теперь-то он и удалился.
— Давно ли?
— Пожалуй, уже неделя будет.
— Значит, Галя не могла к нему пойти?
Женщина беспомощно развела руками:
— Господь ее знает, где она...
Они простились с набожной старушкой и вышли на заросший бурьяном двор. После спертого воздуха ее каморки так приятно было вздохнуть полной грудью, улавливая в легком ветерке донесенный откуда-то запах мяты. В июльском небе, промытом дождями и уже очистившемся от туч, спокойно горели крупные звезды. Где-то за Кривым переулком, за оврагом, негромко, задумчиво пела гармонь, и ее звонкие голоса, подхваченные басами, то жаловались, то смеялись.
— А ночь хороша, — прислушиваясь к песне гармошки и словно продолжая свою мысль, проговорил Бутенко. — Жить бы, радоваться, если бы не бродили призраки по нашей земле...
— Призраки? — удивился лейтенант.
— А кто же он такой, хотя бы этот отец Даниил? Кто тот человек, что оборвал жизнь Федора? Призраки прошлого... Они бредут звериными тропами, обманывают, убивают. — Он мгновение помолчал, потом тихо сказал: — Морев подозрителен... Завтра же проверьте данные его биографии.
— Удивительная случайность... Да, какая-то случайность, и мы наскочили на Морева! — увлеченно прошептал лейтенант.
Бутенко похлопал его по плечу и молвил с еле уловимым упреком:
— Нет, не случайность... Далеко не случайность... Круг людей, близких студенту Федору, мы должны изучить. Однако еще рано, Горелов, делать какие-либо выводы.
* * *
В цехе специальных изделий большого машиностроительного завода угадывались скрытая напряженность и тревога. Капитан Петров хорошо знал этот цех. Несколько лет назад он работал здесь токарем. Если бы не служба в пограничных войсках, он, пожалуй, уже стал бы мастером. Но после увольнения из войск в обкоме ему предложили пойти на работу в органы госбезопасности. Петров согласился. Он был дисциплинированным коммунистом. Служба на заставе расширила его кругозор. Увлекающийся и немного мечтательный, он встретил окончание войны как переломный момент в истории всего человечества. Ему казалось, что теперь уж навсегда покончено с войнами, — ведь весь мир убедился не только в нашей мощи, но и в преимуществах нашей системы. Конечно же, даже заядлые наши враги, думал он, постараются жить теперь с нами в полном согласии и дружбе!
Поимка первых нарушителей государственной границы, матерых шпионов и диверсантов, которые направлялись к нам со взрывчаткой и ядом из лагеря наших недавних союзников, развеяли эти иллюзии. Петров понял, что скрывается за их миролюбивыми заявлениями. И он как будто еще немного повзрослел. Изменился даже внешне. Широкий, чуть выпуклый лоб прорезали две морщинки, черты лица стали более жесткими, во взгляде появилась спокойная сосредоточенность. Лишь озорные искорки, иногда загоравшиеся в его серых глазах, напоминали о прежнем Васе Петрове, весельчаке и балагуре, бесхитростном заводском парне.
Назначенный на работу в органы госбезопасности, Василий считал себя солдатом, призванным оберегать спокойствие и счастье своей Родины. И сюда, в его родной город, могли протянуться черные тропы врага. Теперь он твердо знал: надо всегда быть начеку, чтобы обеспечить мирный труд народа. И все же временами его по-прежнему тянуло в знакомый цех. Последние дни Петров частенько приходил сюда. Одетый в форму инспектора пожарной охраны, строгий ко всем установленным на предприятии правилам обращения с огнем, он мог беспрепятственно в любое время появляться в любом цехе и отделе завода. Здесь многие хорошо знали Петрова, а старый мастер Бойко обычно встречал его с шутливой укоризной:
— Вижу, скучно тебе, пожарник, на каланче дежурить? Опять приглядываешься к станку?..
— Что же, кому-то и пожарником надо быть, — оправдывался Петров, — необходимо беречь народное богатство от огня.
— Стал бы ты, Василий, на прежнее свое место, к фрезерному, — серьезно советовал мастер, — дело знакомое, проверенное, и беспокойства меньше.
Петров с увлечением принимался разъяснять старику всю важность пожарной службы, и мастер снова убеждался, что один из его лучших учеников окончательно привязался к другой профессии.