Читать интересную книгу У родного очага - Дибаш Каинчин

Каллистрат говорил: «Костный мозг у марала быстро застывает, потому и погибает. Из казана вынул горячую кость, но не успеешь до рта донести — уже застыло».

И это верно. В прошлую зиму шел Учар через Катунь, брел по глубокому снегу и запнулся обо что-то.

Разгреб снег — увидел оленьи рога, на которых было шесть отростков. Потом узнал, что марала в воду загнала собака.

«Еще хороший пловец — свинья, — улыбаясь, говорит отец. — Ее в воде хоть обухом бей — не утонет». Каллистрат согласно кивает головой: «Конечно, вон сколько в ней сала, а оно — легкое».

Учар понял, что он на середине Катуни. В этом месте река до середины ровная, спокойная, а дальше она станет свирепой. Столько будет водоворотов, перехлестывающихся течений, а особенно она сильна у берега, прямо вся кипит от злости, будто собирается его размыть. Там и подводные камни выставили свои острые хребты. Не дай бог на них выплыть, распорют сразу. Коряга-плывун может попасться. Но не должно так случиться; да и сила у Учара еще есть. Он может плыть даже не держась за чумбур.

«А как змея плывет, вы видели? — спрашивает отец у Каллистрата. — Я на лодке плыл и видел. У нее за щеками вздуваются два белых пузыря, которые поддерживают ее голову на плаву. Значит, ей тоже не утонуть». Каллистрат соглашается: «Не утонуть».

«Эх, Катунь родная... — думает Учар. Сколько раз я тебя переплывал. Неужели на этот раз ты меня поборешь?» В прошлом году решил однажды переехать реку на санях. Катунь только что встала, лед блестел и был прозрачен — дно просматривалось, как сквозь стекло. А будь что будет, решил тогда Учар, огрел плеткой-камчой белую лошадь, направляя ее на лед. Знал, что лошадь перед этим хорошо отдохнула, подковы у нее новые, не упадет, не остановится. Ай, какой дурак... Зачем торопился. Вечно терпения не хватает. Лед весь затрещал от берега до берега, прогнулся, темная вода: выступила на, поверхность. Учара даже пот прошиб от страха, и он принялся настегивать свою белую лошадь и орать: «Но, но! Чу! Чу!» На русском и алтайском языках ее подгонял. Лошадь и сама испугалась, дико косила на хозяина белым глазом и мчалась во весь дух. Стоило ей чуть ослабить бег, как они бы тут же провалились под лед. Когда выскочили на берег, задок у саней был весь мокрый. Сама белая лошадь долго не могла отдышаться, нервно прядала ушами и все оглядывалась на реку. Ей тоже не верилось, что выбрались благополучно.

Но как же непоседлив Учар. Жизнь его учит, учит и никак не может научить осторожности и осмотрительности. Зима стояла мягкая. В январе похолодало, реку сковало льдом, осталась полынья шириною аршинов в пять, которая никак не затягивалась. И вздумалось Учару положить на полынью две березы. Шуга, мол, задержится в ветвях, застынет, вот тебе и мостик. Срубил деревья повыше, поветвистее. На белой лошади приволок к полынье. Первую березу река сразу же затянула под лед. Вторую Учар стал продвигать комлем вперед и не заметил, как очутился в воде. Испугался сильно, но постарался успокоиться. Скинул шубу, хотел пимы снять, да не смог. Стал медленно, осторожно, хватаясь за ветки, подтягиваться к кромке льда. Трудно сказать, сколько времени прошло, пока он выполз на лед. Ох, и забегали Аграфена, Федосья и Каллистрат, увидев примчавшегося на лошади Учара, всего обледеневшего, как сосулька. Положили на кровать, укрыли горою одеял, шуб. Каллистрат налил стакан спирта, только Учар пить его не стал. А вот от чая не отказался. Почти кипяток глотал с малиной.

Наутро проснулся — свежий и здоровый.

Как ни старался Учар, а не поспевал за белой лошадью. Берег должен быть скоро — течение быстрое, сильное, да и по времени пора бы. Скорее бы берег.

— К Федосье... К Федосье, — шепчет он беззвучно онемевшими губами. — Надо сказать ей о своей любви. Сколько можно мучиться... Но как отважиться? Вдруг скажет «нет»? Как тогда жить? А Шыранкай? Тоже ведь хорошая девушка. И по ней сердце тоскует.

Тут Учар вздыбился вместе с волной и различил плавун. Тот несся прямо на него. «Только его не хватало», — тоскливо подумал Учар. Он выпустил чумбур и, не успев глотнуть воздуха, нырнул вглубь. Сучья больно царапнули тело, продирая одежду. Один из сучьев больно ткнулся в плечо, подтолкнул вниз, поволок. Грудь вот-вот разорвется без воздуха. Однако сук легко сломался, и длинное ветвистое тело плавуна прошло над ним. Учар выскочил на воздух, радуясь, что так все легко обошлось, и вспомнил про лошадь. Он огляделся, но поверхность реки была пуста. Неужели коня ударило плавуном и утопило?

«Лошадь, крылья мои... где же ты есть? Неужели коварная Катунь, видя, что не может со мной справиться, решила взять моего коня и хоть этим мне досадить?»

А силы у Учара кончались. Ночь, страхи, волнения, тот плавун и особенно потеря коня измотали его. Руки и ноги, словно ватные, едва шевелятся, воздуха не хватает, в голове гудит, не слыхать даже рева Катуни.

«Нет, нет, слышно, — грезится ему, — Что это за звуки? Да это же песня... Песня красивая, сказочная...» И оказывается, вокруг не темень, а ясный, сверкающий день! Воду расцвечивает радуга, плоть воды прозрачна, а на дне — хоровод звезд... А там, среди звезд, ярких, посверкивающих, плавает девушка с зелеными волосами. Волосы извиваются в струях, и сама она вся в блестках, вся такая трепещущая... Мягки, неуловимы ее движения. Это она поет и плывет к нему, к Учару, извиваясь в волнах, протянув к нему белые, как кусочки сахара, руки. «Ты не Федосья! Не Шыранкай!» — хочет громко закричать Учар и не может, только отмахивается от нее, безголосый, задыхающийся от отчаяния.

И в этот миг пальцы его касаются чего-то твердого, гибкого. Они ухватываются, подтягивают обмякшее тело к поверхности воды, и Учар жадно вдыхает воздух. Ноги его нащупывают скользкое, убегающее из-под него дно: В помутневшем сознании искрой проносится мысль! «Берег. Надо поднатужиться».

Девушка печально улыбнулась из глуби, перестала петь и растворилась в черной толще воды. Краски померкли, сгустились, погасла радуга, но он разглядел над собой ветви дерева.

Едва отдышавшись, он стал карабкаться на крутой берег. И только сейчас понял, что он весь разбит, перемолот, перетерт, смят Катунью. Саднило плечо и колени, ободранные о скалы, но зато он жив! Как хорошо жить!

Поднявшись на тропу, идущую вдоль берега, Учар сразу же увидел свою белую лошадь. Она поджидала его. Учар подбежал к ней, стал гладить ее. Лошадь, вся мокрая, дрожала от холода, да Учар и сам дрожал. Тогда он вскочил на лошадь, и она, не дожидаясь понуканий, пошла в сторону дома.

— Стой! — послышался вдруг резкий окрик.

Из темноты выскочили два всадника. Один из них схватил за повод и, остановил белую лошадь.

Учар даже ничего не понял. Услышав окрик, он и не думал убегать. Людей на этом берегу ой всех знал, и мало ли зачем могли его остановить. Может, хотят что-нибудь спросить. Тогда почему они так грубо ведут себя? Сзади загремели камни под копытами. Их много тут. Что они делают ночью?

«Да это же бандиты, — екнуло сердце у Учара. Он огляделся, но с места пока не сдвинулся. Внизу — Катунь, из которой только что выбрался едва живой. Рядом — голая скала, на нее и змея не заползет. Одна надежда, что темно. Можно соскользнуть со спины лошади и шмыгнуть в кусты.

— Помоги, Алтай-батюшка, — прошептал Учар, готовясь к прыжку, но в тот же миг волосяной аркан обвился вокруг него, туго стянув грудь.

— Слезай, — приказал тот, что держал лошадь за повод.

Учара сдернули на землю. Сами они тоже слезли с лошадей. Только тот, который держал белую лошадь, остался в седле. Их было четверо. Один из них приблизился к Учару и завязал ему глаза.

«Все, — подумал Учар, — теперь не вырваться. И надо же: переборол Катунь и попал к бандитам в лапы. Как несправедливо...»

Спросил:

— Что вы хотите со мной делать? Если ограбить, то зря время теряете. Часов у меня сроду не водилось. Денег — тоже. Табак не курю, водку не пью, — Проговорил и тут же с горечью подумал: «А белая лошадь, а узда-недоуздок, чумбур волосяной? Все заберут».

— Мы и у голого найдем, что взять, усмехнулся тот, что сидел на коне. Голос его Учару показался знакомым.

— Найдем, найдем, — довольно пробасил другой. Это Евлампий, у которого-маральник в верховьях. — Ты ведь вроде приемыш Каллистрата, а, парень? Так или я обознался?

— Не обознался.

— Выбирай: жизнь али смерть? — продребезжал еще один старческий голос. А это — пасечник с Марчаты Савелий. Где Савелий — там ссора и драка. Горько было Учару, но он вдруг рассмеялся.

— Чего ржешь-то? — спросил Савелий.

— Смешно, выходит, — сказал Учар? Катунь только что переплыл. Думал — утону, уж на дно тащило, еле выбрался. И тут вы. Опять смерть предлагаете. Так между смертями и хожу, выбираю. Не знаю, какая лучше.

— А жить-то хочется?

— Хочется, — вздохнул Учар. — Врать не буду. Хочется.

— Тогда выкладывай: где ключи Каллистрат прячет? — Голос тоненький, мальчишечий. Да это же Кулер! Батрак пасечника Савелия. Он одно время крутился возле Федосьи, но Каллистрат живо показал ему от ворот поворот. Если Кулер тут — хорошего не жди. Уж он-то расправится с соперником.