Читать интересную книгу У родного очага - Дибаш Каинчин

В этом же году у Каллистрата пали две коровы, и старушка Кудьюрчи определила причину — кто-то сглазил. И намекнула на Савелия. Каллистрат и этому не поверил. И только весной, когда кто-то застрелил его лошадь, согласился: да, может быть. Вспомнились ему заветные слова Савелия, сказанные когда еще были друзьями. Вот что он тогда сказал: «Видел ли ты, Каллистрат, девушку, которая живет со старушкой в урочище Койонду, что за Катунью? Такая красивая, ладная. Сильно нравится она мне. Только мои родители и слушать о ней не хотят. Приданого-то у нее — кот наплакал. Отца нету, одна мать, старая, больная. Родниться-то надо с выгодой».

Но когда отец помер, Савелий посватался и получил отказ. И говорили, что Савелий в большом отчаянии хотел повеситься или утопиться. Но он не сделал ни того, ни другого.

Каллистрат в отместку Савелию решил взглянуть на ту девушку, самому убедиться, так уж она хороша или врут люди. Подкрался он по крутому берегу Катуни к месту, о котором говорил Савелий, и видел возле избушки-развалюхи девушку легкую, стройную, будто молодая козочка. Она сажала картошку. В девушке явно чувствовалась алтайская кровь. Глаза черные с искоркой, нос прямой, русский, длинный, как вороново крыло, косы украшены алтайскими украшениями. Очень красивая девушка, ничего худого о ней язык не повернется сказать. А то, что метиска, так это совсем не плохо: из обоих народов она взяла самое лучшее.

Рядом с девушкой сидела старушка, перебирала семенную картошку. Своей дряхлостью она еще больше подчеркивала молодость и привлекательность дочери.

Девушка увидела Каллистрата на яру, но не испугалась, а отчего-то улыбнулась ему. И от этой улыбки произошло с Каллистратом удивительное. Весь мир показался ему таким прекрасным, таким добрым, прямо музыка в сердце зазвенела, серебряные колокольчики запели. Обо всем на свете он враз позабыл. Спустился с яра, взял лопату из рук девушки и давай лунки копать. Усталости он никакой не чувствовал, будто не землей, а воздухом ворочал. Ему хотелось, чтобы это продолжалось долго-долго. Он готов был весь берег засадить картошкой. И чтобы незнакомая эта красавица бросала бы в каждую лунку по картошке, а он, Каллистрат, засыпал бы картошку землей, и сладко было бы ему от такой работы.

Не помнит Каллистрат, как они посадили картошку, как домой вернулся — словно во сне был. Ему казалось, что горы кружатся и кружатся в хороводе, а Катунь, вся солнечная, золоченая, смеялась ему и пела нежные песни. После этого он часто оказывался у ветхой избушки, кружил вокруг нее со сладкой болью в груди.

Савелий узнал об этом, пригрозил Каллистрату, а тому, опьяненному любовью, все нипочем, отмахнулся, как от мухи.

Осенью справили свадьбу. Савелий тоже пришел, напился пьян, хотел учинить драку, но его быстро связали и макнули головой в бочку с водой, чтоб отошел. А ночью загорелся у Каллистрата зарод сена. И Каллистрат знал, чьих это рук дело, Однако говорят: «Не пойман — не вор».

Аграфена очень даже пришлась ко двору. Недаром есть пословица: «Телка, отелившаяся впервые, очень любит свое дитя, а сирота — своих родственников». Да и верно, девушка, жившая в бедности и нужде, все умела делать по дому, никакой работой не гнушалась. Знала работу и обычаи русских от матери, работы и обычаи алтайцев от отца, потому что причастна была и к тем и другим. Она совершенно не выносила безделья, всегда-то она занята. На мир глядела ясными глазами, понимала, что теперь она — замужняя женщина, что у нее дом, хозяйство. Диву давался Каллистрат, как это она поспевала до рассвета подоить коров, напоить телят, настряпать пельменей, пирожков. Прямо живой огонь — не девка. Одно сделает, тут же выскакивает во двор задать корму скотине, птице. Забежит в избу и примется за уборку, нравилась ей чистота в горницах. А вечерами вязала да напевала мужу. Говорила ласково: «Ты мужчина, возись с деревом да с железом, а по кухне и дому — я сама. Не надо мне помогать. Да я и не устаю. С чего уставать-то?»

Еще удивляло Каллистрата: ведь совсем молодая, а собирала лечебные травы везде и всюду — на покосе, в тайге ли. Знала, какая травка от какой болезни. К ней даже старые люди за советом приходили, и она не отказывала никому, врачевала местных людей. А за это благодарные жители несли в дом то одно, то другое. Огород она любила особенно, в нем все бегом да бегом. Поливала, окучивала, выпалывала сорняки тщательно. У нее огурцы и помидоры раньше поспевали, чем у других, и сами плоды вырастали ядренее, вкуснее. Такая работящая и умелая хозяйка в доме — великое дело. Поэтому у Каллистрата скот начал прибавляться. Пашни и огород пришлось расширить; Аграфена и там успевала. Никто за ней не мог угнаться, когда она сеяла, жала или вязала снопы. А как косила она! Когда красивая и радостная женщина работает с охотою, то и всем вокруг хочется быть похожим на нее. Никто рядом с нею усталости не чувствует.

Но скоро пришлось Каллистрату бросать все построенное и нажитое. Бросать свое поле, пастбища, огород, и виновником этого был Савелий. Женился он на вдовушке, которая была на десять лет его старше, но очень богатая. Одних пасек у нее имелось три штуки, да что там пасеки. Говорят, самородки золотые у нее водились. И Савелий разбогател разом, богатой родни стало много, хозяином почувствовал себя Савелий. И однажды передал он Каллистрату: «Два медведя в одной берлоге не живут. Который послабже, должон уйтить».

Да, велика тайга, широки леса, а тесно им стало с Савелием. И пришлась Каллистрату срываться с места, потому что слабее — он. Скоро всех соседей согнал с земли Савелий, уже целым урочищем владел. В прошлую осень с батраком своим и племянником Кулером приезжал к Каллистрату свататься. Каллистрат ответил:

— Есть у меня дочка-ягодка, да зелена еще. Пусть поспеет, тогда и поговорим.

Вежливо разговаривал Каллистрат с гостями, почти ласково называл-навеличивал дорогими сватушками. Знал: так надо.

— Как бы ягодка-то не перезрела, — сказал Савелий с прищуром. — Кабы ее не расклевали никчемные птицы.

— Да я уж погляжу за этим, — усмехнулся Каллистрат. — А появятся те птицы, так у меня дробовичок есть. Ихние перышки я, бог даст, пущу по ветру.

Уехали «дорогие сватушки», украв из сеней плетеную с чеканью узду и волосяной аркан.

Долго в тот вечер ходил Каллистрат по двору, задумчиво опустив голову, смоля самокрутки одну за другой.

«Нет, не отдам я им дочь, — билась в нем мысль. — Не отдам, пусть они хоть трижды богаты. Лучше за Учара выдам. Хороший будет хозяин. Вот только кровь в нем другая и вера... Да, пожалуй, и это не страшно. Ведь и во мне течет алтайская кровь. И в Аграфене. А Федосья? В ней вообще все перемешалось. Надо будет отдать Федосью за Учара. Жених, каких поискать. И зять будет преданный. Пускай бы бегали по этому двору ихние ребятишки. А какой в них крови больше, какой меньше — не в том суть. Лишь бы люди были хорошие. И я бы смотрел на внучат и радовался. Скучно мне без внуков-то. Позабавиться не с кем. Игрушку изладить некому, а руки уж чешутся. Внука хочу... А Савелий — разве он человек? Одна дочь сбежала у него с батраком алтайцем, так он всему миру войну объявил. Кричал на улице в большом селе: «Кто убьет их обоих, дам коня и корову». Родителей парня чуть не изувечили. Однако ничто не испугало молодых. Кое-как добрались они до Бийска, зашли в церковь и упали в ноги попу. Крестить некрещеных — дело богоугодное. Поп перевел парня в христианскую веру, после этого молодых и обвенчали, объявили перед богом мужем и женой. Молодые вернулись домой, Савелий поскрипел зубами, а что сделаешь? Муж у дочери — христианин, у него крест на груди. Молодожены построили избушку-насыпушку, возле нее юрту да и стали жить. И сейчас хорошо и ладно живут, ребятишек у них уже много. Савелий и его родичи побывали на свадьбе, но там ни глотка водки не выпили, ни куска хлеба не съели. Савелий до сих пор к ним не заходит, внуков своих не признает. Не может простить дочери, что пошла против его воли.

А ума у тебя, Савелий, отродясь не водилось. То ли уж так ты глуп, то ли жадность ум твой затмила. Нам бы не враждовать с тобой, а в мире жить, одним мы арканом связаны. Мы с тобой как сохатые во время гона: сшибаемся лбами, даже рога трещат, а охотника с винтовкой, что притаился неподалеку и выжидает удобного момента для выстрела, не замечаем. Так и бедняки за нами следят, подгадывают время, чтобы скрутить нас обоих, все наше добро отобрать, а самих смять, уничтожить. А так оно и будет. Ограбишь меня — и у тебя все отнимут. Вот как получится... И что я дочери в приданое дам? Какое наследство оставлю? Одно лишь пожелание — как можно больше работать. Учар, бог даст, не позволит своей семье нищенствовать. Учар к труду привычный. Сколько учил его: работаешь — себе хорошо делаешь. Вот, к примеру, лиственницу валишь. Лучше, если ты провозишься возле нее подольше. Это значит, что у дерева комель толстый и твердый, значит, и дров выйдет много, и гнили меньше. Смолистые будут дрова, много тепла дадут. Или ты почал стог-зарод. Делай его крупнее, выше. Тогда долго будешь сено возить. А взять изгородь для маралов. Строй ее выше и длиннее. Чем она протяженнее, тем больше в ней пастбищ. Такие же работы, как засыпка зерном амбаров, перекачка меда, срезка пантов — это не работа, праздник, пусть она никогда не кончается. Даже бычок, которого забиваешь к праздникам, и тот пускай не сразу поддастся тебе. У сильного, крепкого на ногах бычка и мясо вкуснее, и жирное оно. Пускай все как можно дольше и труднее строится, рубится, стрижется, доится, сбивается. А на охоту езди дольше и дальше, добыча будет ценнее, весомее. Трудись много — и жизнь твоя будет полна. Вот это он, Каллистрат, тоже оставит своей дочери и зятю на будущее. Мудрые пожелания — ценней куска хлеба.