Читать интересную книгу Куншт-камера. Зал второй - Алексей Розенберг

Но, несмотря на недопонимание отдельных моментов, план был полностью осуществлен, после чего немного пришибленный Павел Афанасьевич более не изъявлял желаний прогуливаться вдоль берега реки.

Бойкот

Павел Евгеньевич объявил бойкот Виталию Валентиновичу вот по какому поводу: дело в том, что всякий раз, когда они выпивали и закусывали, Виталий Валентинович, подлец эдакий, называл Павла Евгеньевича нехорошими словами и в частности дураком.

И всякий же раз, когда это происходило, Павел Евгеньевич, будучи потомственным кузнецом, хватал молот и ломал Виталию Валентиновичу ноги, на что Виталий Валентинович начинал ругаться еще громче и к тому же по матушке.

А Павел Евгеньевич терпеть не мог, когда при нем выражаются, поэтому он тут же начинал недоливать спиртного Виталию Валентиновичу, валяющемуся с переломанными ногами под столом. На недолив Виталий Валентинович страшно обижался, называл Павла Евгеньевича жлобом и скотиной и уползал в ближайший травмпункт. А Павел Евгеньевич допивал водку, убирал со стола и шел спать.

И вот однажды, во время таких дружеских посиделок разошедшийся Виталий Валентинович выдал такую тираду про Павла Евгеньевича, что у того даже молот из рук выпал, благополучно попав по пальцу ноги. И тогда Павел Евгеньевич сгреб Виталия Валентиновича в пригоршню, рявкнул, что отныне объявляет ему бойкот и отнеся того в уборную, бросил в унитаз и тщательно смыл.

Это был последний таракан в квартире Павла Евгеньевича.

Почудилось

Павел Матвеевич сидел на кухне и задумчиво кушал недоваренные макароны, запивая их сырой водой.

Дело в том, что он уже долгие годы жил в полном одиночестве, и так и не научился готовить. Вот и приходилось кушать недоваренные макароны, подгоревшую яичницу, пельменную кашу и прочие не очень-то аппетитные вещи. А питаться в каких-нибудь, там, столовых или ресторациях, Павлу Матвеевичу не позволяло его финансовое неблагополучие.

Впрочем, данное неблагополучие много чего не позволяло Павлу Матвеевичу, к чему он относился с каким-то философским хладнокровием и аскетичным спокойствием. Таким же образом он относился и вообще к своей одинокой невеселой жизни. Поэтому, когда дверь на кухню с грохотом распахнулась, и ему в лицо со свистом влетела мокрая грязная половая тряпка, Павел Матвеевич несколько растерялся.

Стянув тряпку с лица и выплюнув не дожеванные макароны обратно в тарелку, Павел Матвеевич, с кухонным ножом наперевес, осторожно выглянул в коридор. Однако, там никого не оказалось. Обследование квартиры так же не принесло никаких результатов.

Почесав ножом залысины, Павел Матвеевич решил, что произошедшее скорее всего ему почудилось, и поэтому, пожав плечами, он вернулся на кухню, где растерялся вторично, так как тарелка с макаронами исчезла, а вместо нее на столе на невесть откуда взявшемся подносе сидел совершенно незнакомый кот, вылизывающий себя самым неприличным образом.

Павел Матвеевич пребольно ущипнул себя за бровь и осторожно тронул кота острием ножа. А кот, видимо не привыкший к таким фамильярностям, злобно шикнул и прошелся когтями по щеке Павла Матвеевича.

От такой неожиданности Павел Матвеевич ненадолго упал в обморок, а когда пришел в себя, то противного кота уже не было, а на месте подноса стояла закрытая крышкой кастрюля, из которой совершенно явственно доносилось какое-то шебуршание и позвякивание.

Павел Матвеевич не решился снять крышку. Вместо этого он осторожно взял кастрюльку и выбросил в открытую форточку. Но когда повернулся к столу, кастрюля опять стояла на месте. Тут, конечно, Павел Матвеевич немного поэкспериментировал с различными способами избавления от злосчастной кастрюли, но чтобы он не предпринимал, та всегда вновь оказывалась на столе.

«Видимо никуда не денешься…» – грустно подумал Павел Матвеевич и снял крышку: в кастрюле лежала давешняя грязная половая тряпка, которая и издавала все эти шебуршащие и позвякивающие звуки.

И тогда, наконец, Павел Матвеевич почувствовал себя плохо.

С превеликим трудом он добрался в спальню до прикроватной тумбочки, в которой лежали прописанные ему по выписке из психиатрической лечебницы лекарства, и которые Павел Матвеевич еще третьего дня решил больше не принимать…

Пакостник

Какой-то пакостник повадился названивать по ночам Валерию Борисовичу, называть его натурально дураком и бросать трубку. Причем этот мерзавец умудрялся каждый раз изменять голос до неузнаваемости, так что Валерий Борисович по-началу считал, что этих пакостников целая кодла.

Но со временем, он уловил один и тот же дефект речи и понял, что пакостник все-таки один и к тому же женщина. Этот факт еще больше огорчал Валерия Борисовича, так как он не припоминал, что бы причинил обиду какой-нибудь даме. Да и перебрав в памяти всех знакомых дам, он не смог сопоставить замеченный дефект речи ни с одной из них. Посему выходило, что дама, к тому же, еще и совершенно незнакомая.

Через месяц еженощных многоразовых звонков Валерий Борисович и впрямь стал чувствовать себя круглым дураком. Кроме того, на него нельзя было смотреть без сострадания. От хронического недосыпания он осунулся, имел зеленоватый цвет кожи и вообще очень запущенный вид, так как практически совершенно перестал умываться, бриться и как-либо следить за собой. В общем, полное истощение организма, стресс, нервное расстройство, и общий упадок духа и сил. Другой бы, на его месте, давно бы уже написал на хулигана заявление в милицию или, на худой конец, отключил бы телефон к чертовой матери, но по каким-то неясным причинам Валерий Борисович этого не делал и всегда исправно брал трубку.

– Дурак! Бя-бя-бя! – кричал в трубку голос и тут же следовали короткие гудки, после чего Валерий Борисович падал на стул и тихо плакал, клянясь самому себе, что больше трубку брать не будет.

Но вот раздавался новый звонок и он снова брал:

– Ты кто, козел? – грозно спросил совершенно незнакомый мужской голос.

От неожиданности Валерий Борисович даже не нашелся что ответить.

– Что молчишь, падла! – продолжал голос. – Я ведь тебя все равно найду! Найду и популярно обрисую, как чужим женам по ночам названивать! Своей Светке уже обрисовал под оба глаза, теперь и твоя очередь, козел!

Валерий Борисович выронил трубку и упал в обморок. И с того самого момента более его никто по ночам не беспокоил.

Палтус горячего копчения

Михаилу Гавриловичу приснилось, будто он не Михаил Гаврилович, а палтус горячего копчения, лежащий на грязном прилавке рыбного магазина. Палтусом он был превосходным, копченым в самую меру – не сухим и не до хлябей, шкурка золотом поигрывает, и аромата такого, что даже у самого себя во сне слюнки текли.

И вот лежит Михаил Гаврилович, будучи копченым палтусом, на прилавке и вроде как превосходно себя чувствует. А вокруг прилавка ходят различные покупатели и, принюхиваясь, прицениваются.

И тут одна гражданочка, ну прямо была бы рыбой – Михаил Гаврилович, палтус, с удовольствием бы с ней моло́кой поделился, осторожно так своим хрупким пальчиком в золотистый бочок его потыкала и говорит своим музыкальным голосом продавщице:

– Ах, какая превосходная рыбка! Я прямо влюбилась! Взвесьте мне, пожалуйста, ее целиком!

Тут, конечно, Михаил Гаврилович сильно обрадовался, что не старухе какой беззубой достался, а такой привлекательной барышне, и сдуру хвостом забил, на манер собаки. А барышня такое дело увидела и в обморок хлопнулась. А продавщица и вовсе с перепугу Михаила Гавриловича стала мухобойкой лупить, да так, что тот с прилавка слетел и на куски развалился. А она его еще тогда и топтать начала.

И тут уж Михаил Гаврилович такого отношения к себе, как к палтусу, терпеть не стал и… проснулся в отвратительном расположении духа.

А чего? Все правильно! Коли ты палтус горячего копчения, то и нечего перед симпатичным барышнями хвостом вилять.

Уничтоженное изобретение

А знаете, как Петр Семенович научился летать без всяких крыльев и наркотиков? Не знаете? А очень просто!

Он, внимательно изучив труды немецкого ученого Рудольфа Эриховича Распе, смастерил довольно остроумное устройство: к стальному обручу, закрепляющемуся ремнями вокруг груди на уровне подмышек, был прикреплен трамвайный пантограф, чьи пружины были усилены рессорами от «Запорожца». А к полозу пантографа с помощью сварки крепились тиски с резиновыми накладками. Довершал конструкцию мощный управляющий рычаг, регулирующий положение шарнирных рычагов пантографа.

Итак, стальной обруч конструкции, как мы уже указали, крепился вокруг груди. Управляющим рычагом конструкция приводилась в сложенное положение, в тиски прочно зажималась голова пилота и тем же управляющим рычагом, пантограф медленно раскладывался.