что эта женщина имеет полное право предстать перед мужчиной в купальном костюме, так сказать, подчеркивающем ее обнаженность. Так же противоречиво поступает эпоха, провозглашая, с одной стороны, все половое святыней, имеющей право обнаруживаться лишь в безмолвии брачного алькова, а с другой стороны, – побуждая женщину костюмом, походкой и жестами вести самую непристойную беседу со всем миром и, так сказать, провоцировать каждого встречного мужчину, чтобы он ее мысленно раздел. Если бывают часто эпохи, когда для женщины ничего не может быть неприятнее, как публично показаться в состоянии беременности, когда подобное состояние прямо позорит каждую незамужнюю женщину, на которую все смотрят с презрением, то, с другой стороны, бывают и эпохи, подчеркивающие последствия полового общения, демонстративно навязывающие каждой женщине интересное положение, фабрикуя и выпуская на рынок ventre á deux, á trois ou á quatre mois[5].
Порою женщине даже разрешалось являться в обнаженном виде, чтобы производить впечатление эротического чуда. В XIV веке, в эпоху Ренессанса, и в конце XVIII века, в эпоху Директории и Консульства, ей позволялось позировать совершенно обнаженной для портрета. Известны портреты Дианы Пуатье, герцогини Урбинской, сестры Наполеона, г-жи Рекамье и многих других дам. Ей разрешалось даже фигурировать на картине в момент любви. Эпоха Регентства позволяла художнику откидывать портьеры и занавески будуара и приглашать весь мир в свидетели самых интимных сцен. Другие эпохи разрешали женщине-красавице в костюме мадонны доставлять публике эротическое зрелище. Достаточно вспомнить портрет Агнесы Сорель в виде мадонны и другие аналогичные картины. И не только посредством искусства, переводящего действительность на свой язык, придающего ей героические очертания, разрешалось женщине доставлять публике эротическое зрелище, а также путем самой обыкновенной техники. В наше время, например, каждая актриса имеет право сняться в роли Юдифи, Саломеи или Монны Ванны, выставить свой портрет в тысяче экземпляров во всех художественных магазинах и пустить его в оборот в розничную продажу. Если на подмостках она еще обязана воспользоваться прозрачным трико, то перед фотографом она может скинуть даже и его.
История моды обнаруживает во всех направлениях те же самые принципиальные противоположности, как история языка и светского тона, и она, быть может, знает наибольшее их количество. Времена, когда нравственный долг обязывал каждую женщину закутаться с ног до головы, так что на первый взгляд трудно было отличить ее от мужчины, чередуются с эпохами, когда женщина всеми силами стремится обнаружить свои физические достоинства. Одна эпоха устами моды говорит: «у женщины вообще нет ног», другие, напротив, положительно развивали и культивировали ретруссе[6], при помощи которого женщины самым соблазнительным образом обращают внимание на свои ноги. Такие эпохи прямо создавали моду, которая принуждала к частым ретруссе. Так же точно создавались моды, детальнейшим образом воспроизводившие формы бедер, груди, чары Венеры Каллипиги[7]. С этой целью изгонялись корсеты и жюпоны (нижние юбки), чтобы показать природу во всей ее неприкосновенности. На закате Средневековья и даже еще в самый разгар Ренессанса мужчина демонстративно подчеркивает свою мужественность путем так называемой Hosenlatzmode (моды на гульфик), так что взор должен прежде всего пасть на эту часть костюма. В то же самое время женщина делает такой вырез в своем платье, что вся грудь выставляется напоказ, как товар, на который хотят обратить всеобщее внимание. Или женщина действует еще утонченнее, обнажая только самую грудь, ограничиваясь лишь двумя вырезами на соответствующих местах верхнего платья, из которых справа и слева выступают демонстративно обе груди, и только они одни, такими же обнаженными и такими же ясно очерченными, как лицо и руки. Мода эпохи Директории, наконец, оголяла одинаково как мужчину, так и женщину. Мужчины носили такие плотно облегавшие ноги брюки, которые ясно обрисовывали каждый мускул и каждую часть тела. Женщины сводили весь свой костюм к рубашке, которая делалась к тому же часто из прозрачной газовой материи. То же встречаем мы и в другие эпохи, например в веке рыцарской любви, притом ради той же цели и с теми же последствиями.
Необходимо здесь еще прибавить, что в истории каждой страны часто бывали и бывают эпохи, когда и тайком и открыто все требования и законы частной и общественной морали игнорировались не только отдельными индивидуумами, но и целыми классами и примыкавшими к ним слоями населения, эпохи, когда по всей линии победоносно торжествовала тенденция, усматривавшая в сознательном и преднамеренном игнорировании официально признанных нравственных законов, в пренебрежении чувством стыдливости, даже в диком нарушении законов природы цель всех желаний и высшее наслаждение. Двор Карла II в Англии, эпоха Регентства во Франции до крушения старого режима[8] – наиболее известные примеры таких периодов откровенного и систематизированного разврата.
Читатель согласится, что даже указанные здесь различия рисуют перед взорами ряд противоположных картин нравов, и, однако, следует еще раз напомнить, что этот перечень представляет лишь незначительное собрание фактов, что ими можно было бы наполнить еще целые страницы и что каждая отдельная картина нравов дана здесь лишь в самых грубых чертах, так что при более специальном исследовании нетрудно было бы вскрыть ряд новых характерных особенностей, которые сами бросились бы в глаза.
Здесь важно и существенно только указать, что каждая из этих принципиальных вариаций, каждое из этих частных уклонений от основного закона, обусловленных единобрачием половой морали, не только не ощущались в свое время – то в более ограниченных, то в более широких слоях населения – как нечто безнравственное, а, напротив, признавались как нечто нравственное. Эти уклонения не только терпелись, но, напротив, считались моральными для данного случая и получали поэтому как в неписаных, так и в писаных нравственных законах соответствующее выражение, свою юридическую, философскую и общественную санкцию. Отсюда следует как единственный логический вывод, что то, что в иные времена считалось нравственным и вменялось каждому в обязанность в силу законов общественной морали, потом часто квалифицируется как безнравственное. Чтобы осветить это положение каким-нибудь историческим примером, укажем на противоположные взгляды двух стран в две разные эпохи. Во второй половине XVII века в Германии считалось нравственным видеть в браке не более как средство деторождения. Ближе всего к нравственному идеалу был такой брак, где жена всегда была беременна или всегда кормила младенца, где она носила под сердцем нового ребенка, когда предыдущий еще даже не научился лепетать. Напротив, во Франции XVIII века (впрочем, не только здесь, а во Франции – не только в эту эпоху) подобный взгляд на брак считался безнравственным, и женщина известных слоев имела санкционированное обществом право требовать от мужа, чтобы по крайней мере в первые годы брак был бездетным.