дрожа. А потом она внезапно замолкает. Успокаивается так, как в конце концов успокаивается животное, когда осознаёт, что погоня окончена.
Я вздрагиваю и просыпаюсь, мое сердце бешено колотится, а кожа скользкая от пота. «Должно быть, вернулась лихорадка», — думаю я, сбрасывая колючие одеяла. Под толстым свитером мои груди все еще стянуты жгутом, но опухоль совсем не спала. Боль тупая, пульсирующая, не оставляющая меня ни на миг.
Меня обступает ледяная темнота. Я забыла, каково это — спать в лесу, совершенно изолированно, без уличного шума, соседей или света. Я засовываю ноги во вторую пару носков и выхожу в главную комнату, где мигающая микроволновая печь говорит мне, что уже почти четыре часа утра. Я проспала, может быть, часов пять. Точнее, я вырубилась часов на пять.
Я нахожу ибупрофен и еще одну таблетку снотворного и проглатываю их, запивая виски, надеясь очистить голову от кошмара. Я могу только предположить, что девочкой была Кэмерон Кертис, мое подсознание выдумало версию ее исчезновения, оказавшись втянутым в драму, которая всегда занимала меня, даже задолго до того, как я стала детективом. Как будто крики о помощи, которые вечно звенят в атмосфере, усиливаются, когда они пересекают мой путь, и становятся липкими. Как будто они каким-то образом принадлежат мне, и у меня нет права голоса в этом вопросе, вообще нет выбора, кроме как попытаться ответить на них.
* * *
Первое, что я вижу, когда просыпаюсь несколько часов спустя, — это полупустая бутылка из-под ликера на полу рядом с диваном, и скомканные носки на кофейном столике. В голове пульсирует похмелье. Если бы Хэп был здесь, он бы забеспокоился, увидев, что я так много пью. Сам он был бы уже одет, лицо умыто, а кофе закипел. Он любил раннее утро и позднюю ночь. Иногда я задавалась вопросом, спит ли он вообще, но было приятно думать, что он всегда рядом, если я нуждалась в нем, бодрствующий и готовый помочь. Я бы хотела, чтобы это все еще было правдой.
Я натягиваю на себя несколько слоёв одежды, чувствуя, как верхняя пуговица джинсов погружается в мягкую плоть на талии, кончики пальцев касаются сморщенной кожи, словно свежей рубцовой ткани. Я откидываю волосы назад, не глядя на свое отражение, наполняю термос кофе, запираю за собой дверь хижины и направляюсь обратно в деревню.
Я выезжаю на прибрежную дорогу и поворачиваю машину на север, к Каспару и ручью Джаг-Хэндл-Крик, любимому месту Хэпа для дневных походов. Когда мне было одиннадцать, Хэп и многие рейнджеры, с которыми он работал, объединились с местными активистами, чтобы защитить утесы от вырубки леса и застройки… и они победили. Наследие, которым гордился весь район. Хэпу было всего двадцать, когда он впервые начал работать в Лесной службе США, поднимаясь по служебной лестнице, пока не стал главным лесничим вскоре после того, как я переехала к ним. Под его надзором находились десятки рейнджеров и пятьдесят тысяч акров федеральной земли.
Он делал огромную, а иногда и опасную работу. Истории, которые он рассказывал, были полны несчастных случаев на охоте и туристов в отчаянном положении, посиневших и безжизненных подростков, вытащенных из расщелин и карьеров. Он знал, ЧТО агрессивный черный медведь может сделать с человеком, и что люди могут сделать друг с другом в этой необъятной вселенной.
За те восемь лет, что я прожила в Мендосино со Стрэтерами, я стала ученицей и напарницей Хэпа, его тенью. Сначала я не понимала, почему он хотел проводить со мной так много времени или почему они с Иден с самого начала взяли меня. Я уже проскочила через полдюжины домов, не задерживаясь. Почему же здесь должно быть по-другому? Мне потребовалось время и множество неудач, чтобы поверить, что Хэп и Иден были теми, кем казались на первый взгляд, — порядочными людьми, которые хотели быть добрыми, потому что могли. Я испытывала их и давила, пытаясь подтолкнуть к тому, чтобы они отослали меня, как это делали все остальные. Однажды я убежала из дому и спала в лесу, ожидая, что придёт Хэп и будет искать меня. Когда он меня нашёл, я думала, что он разозлится или будет сыт по горло моей чепухой, но… Он только посмотрел на меня, мокрую и грязную, дрожащую после ночи, проведенной на земле.
Провожая меня обратно к своему грузовику, он сказал:
— Если ты собираешься сбегать и оставаться одна, давай научим тебя правилам, благодаря которым ты сможешь за себя постоять.
— Я УЖЕ способна за себя постоять, — по привычке насупилась я.
— Тебе было нелегко. Я знаю это. Тебе пришлось быть жесткой, чтобы пройти через всё, но жесткость — это не то же самое, что сила, Анна.
Он словно посветил мне прямо в глаза, в ту щель в моем сердце, которую, как я думала, хорошо спрятала.
— Что ты имеешь в виду?
Мы добрались до грузовика и забрались внутрь. Он уселся за руль, не торопясь отвечать на мой вопрос. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
— Линда рассказала нам, что случилось с твоей мамой, дорогая.
Линдой была миссис Стивенс, мой социальный работник. Все, что я могла сейчас сделать, это притвориться, что мне все равно, что он знает или не знает, и что он думает обо мне.
— И что?
— Я даже представить себе не могу, каково это было для ребенка твоего возраста. Честно. Это разбивает мне сердце.
Какие бы мысли ни были в моей голове, они вдруг исчезли, словно из шарика выпустили весь воздух. На автопилоте я медленно потянулась к дверной ручке.
Хэп заметил это и замер. Только его глаза двигались, и они, казалось, видели всё.
— Я не буду останавливать тебя, если ты захочешь убежать, но если ты рискнешь и останешься с нами, я могу научить тебя вещам, которые могут помочь тебе в жизни. Вещам, которые помогли мне в своё время. Как вести себя в лесу.
Не отрывая взгляда от переднего лобового стекла, от пыли над щетками стеклоочистителей, я пожала плечами, давая ему понять, что он не полностью завладел моим вниманием.
— Природа требует нашего уважения, Анна. У нее, конечно, есть жестокая сторона, но если ты сможешь