более что тогда они были и моложе, и активнее. Старость есть старость, как ее ни приукрашивай!
— Было времечко! — вздохнул Кувыкин. — Кассиром работал в издательстве. Почет! Уважение! В дни выплаты гонораров писателям, бывало, у окошка очередь жжу-жжу, а я не тороплюсь кассу открывать, чай пью, хотя время вышло. Никто и пикнуть не посмеет, культурный народ! Побаивались, конечно. Вдруг я скажу, что денег мало дали, или вовсе по какой-нибудь надобности уйду. Кто с кассиром станет ссориться, когда деньги нужны! И оставляли неплохо. Мелочь вообще не брали, а некоторые округляли до пятерки или до десятки. Иной раз сотню домой уносил. Были и свои авторы, которым в любые дни платил. Опять-таки благодарность! Что душу тревожить! Власть была.
— Власть! — кивнул Синяков. — Ты ее кассиром ощутил, а ведь я до-о-о-лжность занимал.
— Большую должность, — согласился Кувыкин.
— Еще какую! — Синяков приосанился. — Командовал всем автотранспортом треста. Помнишь, я тебе машину давал?
— Как же! Когда я с квартиры на квартиру переезжал. Спасибо.
— Вот! Всем нужен был. Знакомства были, все было. А сейчас кому нужен? Никому не нужен. Потому что власти нет.
— Без власти никуда, — подтвердил Кувыкин. — Рядом с моим домом киоскер газетами торгует. Думал, совсем незаметный человечек, а он со многими в округе в дружбе. Видать, газеты им или журналы дефицитные оставляет. Пусть маленькую власть, но имеет.
— Кто на должности, у того и власть!
— Не скажи, — возразил Кувыкин. — Есть должности без власти. У моей племянницы муж научным сотрудником работает. Ничего мужик не может, сестра жаловалась.
— Конечно, если с народом не связан, власти не жди!
Так они шли и шли, рассуждая о власти, которой у них нет и никогда уже не будет. Любой сантехник, приходящий по вызову, чтобы починить в ванной кран, тоже имеет власть, захочет — сделает хорошо, а заартачится, еще хуже напортит. А пенсионеры почему жалобы пишут? Не из-за дурного характера, не из-за старческого брюзжания, а от обиды. Раньше они бы в ответ на притеснения могли отыграться на тех, которые от них зависели, душу отвести, а теперь? Вот и пишут в газеты или еще куда!
Так они шли и негромко беседовали, покуда не увидели лоток, за которым высокий парень в грязной белой куртке продавал помидоры. Выглядели помидоры соблазнительно — крупные, красные, гладкие!
— Надо купить! — загорелся Кувыкин. — Жена обрадуется.
— Я тоже, — поддержал Синяков. — Очереди нет, всего три человека.
Они подошли к лотку и пристроились за женщиной в желтом платье, стоявшей последней.
— Велели не занимать, — повернулась к ним женщина. — Продавец на обед уходит.
— Какой обед! — возмутился Кувыкин. — Одиннадцать утра.
— Вы обедаете?! — закричала женщина, испугавшись, что продавец, услышав наглое замечание Кувыкина, обидится и уйдет. — Что, человек пообедать не может?! Вы сами каждый день обедаете?!
Продавец искоса глянул на непрошеных покупателей и хмуро бросил:
— В желтом последняя. Больше отпускать не буду. — И стало предельно ясно, что это не пустые слова.
Когда приятели отошли от лотка, Синяков сказал:
— Власть! Ничего не попишешь! Ладно, мне направо. Звони, телефон старый.
— Обязательно, — пообещал Кувыкин. — Бывай!
И каждый пошел своей дорогой.
БЛАГОЕ НАМЕРЕНИЕ
На собрании все ораторы отозвались о гласности с похвалой. Первым взял слово директор и произнес в пользу гласности самые замечательные слова. Он сказал, что только гласность способна создать в коллективе исключительно здоровый микроклимат. Когда сотрудники станут трудиться в обстановке широкой гласности, всякие нелепые слухи, пересуды и сплетни рассосутся сами по себе. Зачем шептаться по углам, коль все будет и так известно?! Стало быть, любой чем-либо недовольный товарищ свободно выскажется, и конфликт, не успев разрастись, тут же будет разрешен в рабочем порядке. Директор заверил, что отныне списки премированных, фамилии очередников на улучшение жилплощади и кандидатов на санаторные путевки, а равно и отпускников в летнее время года будут вывешиваться на досках объявлений для всеобщего обозрения. Еще директор обещал, что все перемещения, в смысле продвижения по служебной лестнице, будут известны всем и каждому заранее, дабы можно было высказать возражения, если кто-либо усмотрит в проектах несправедливость или ущемление собственных интересов.
В таком же духе высказались и другие руководители рангом помельче. Некоторые из них даже самокритично выразили изумление, как это они сами раньше не додумались до такой прекрасной штуки, как гласность, и только после указаний свыше сообразили, какие она выгоды сулит.
Рядовые сотрудники тоже не остались в стороне от обсуждаемого вопроса. Они заявили о полной своей солидарности с принципами гласности и от души поблагодарили руководство, которое так своевременно и остро высветило проблему, и в ответ приняли обязательства работать еще лучше, чтобы поднять престиж родного учреждения на небывалую высоту.
Ушкин слушал и радовался. Сам он не выступал лишь потому, что не очень-то владел риторическим мастерством, предпочитая ему перо и бумагу, и вообще робел, если на него бывали устремлены многочисленные взоры. Но мысленно Ушкин все равно был с каждым из ораторов, он всегда стоял в душе за гласность и болезненно переживал, когда ею пренебрегали.
Пришло наконец, настало-таки долгожданное время, ликовал он, когда можно критиковать любого носителя негативных явлений, не опасаясь, что тебя за это притянут к ответу или, еще хуже, подведут под организационные выводы. Значит, и Прозоров, которого Ушкин терпеть не мог, освещенный ярким прожектором гласности, будет окончательно развенчан, обуздан и посрамлен!
Прозорова было за что ненавидеть. Во-первых, Прозоров был начальником Ушкина. А кто любит своего начальника?! Конечно, начальников в учреждении много, но те не имели к Ушкину непосредственного касательства, а Прозоров постоянно мельтешил перед глазами и еще получал в месяц на двадцать рублей больше. Пусть Прозоров и не притеснял Ушкина, но уже сам факт, что начальник все-таки Прозоров, а не наоборот, представлялся невыносимым. Во-вторых, Прозоров недавно приобрел «Жигули» вишневого цвета, и это обстоятельство отозвалось в Ушкине мучительной завистью. Машину купила и оформила на свое имя жена Прозорова через институт, в котором работала заведующей лабораторией, так что сам Прозоров ездил по ее доверенности, но все равно покупка не могла быть законной. И откуда они набрали столько денег?! Наверняка здесь кроются нетрудовые доходы, о которых в последнее время так много пишут в газетах. В-третьих, Прозоров подготовленные к отправке документы всегда относил в экспедицию сам, а это наводило на мысли, что поступает он так сознательно, чтобы лишний раз поболтать с хорошенькой Валечкой, которая Ушкину тоже нравилась. Следовательно, моральный облик Прозорова ниже всякой критики!
Если хорошенько подумать и постараться все припомнить,